Парадоксы духовной метафизики. Космологическая модель расширяющейся Вселенной

Этот метод ругали все, кому не лень, за то что он предполагает постоянное, неизменное состояние объекта. Но ведь это всегда правильно: говоря о некоторой вещи, мы должны считать ее одной и той же! Слово «метафизика» (от греч . «после физики») придумал Андроник Александрийский, который взялся систематизировать все труды Аристотеля. Трактаты о природе он назвал «физикой», а трактаты об основаниях и причинах соответственно «метафизикой». Основанием метафизического метода мышления стала формальная логика («форма» – внешность, «логос» – слово) великого мыслителя античности Аристотеля. Он создал учение о правильных формах мышления, которые не зависят от содержания наших мыслей. О чем бы мы ни рассуждали, если мы будем следовать правилам, то результаты наших рассуждений будут правильными.

Аристотель сформулировал принципы формальной логики. Принципами называют исходные положения или аксиомы, которые принимаются без доказательств. Это первоначальные правила. Их в формальной логике три.

Принцип тождества: нельзя говорить одно и то же о разном; рассуждая, говори всегда об одном и том же предмете.

Принцип непротиворечия: нельзя говорить разное об одном и том же; нельзя что-то утверждать и это же отрицать одновременно.

Принцип исключенного третьего: говорить надо что-то одно: либо «да», либо «нет». Что сверх того – то от Лукавого!

Прекрасные правила! Если бы они работали…

Увы! Еще в древности обнаружились парадоксы (от греч . paradoxos – неожиданный, странный). Самый знаменитый – парадокс Лжеца. «Все Критяне – лжецы», – сказал критянин Эпименид. Но, поскольку он сам критянин, он солгал. Следовательно, критяне – не лжецы. Но тогда Эпименид сказал правду, и, следовательно, все критяне – лжецы, и т. д.

Этот парадокс разрешается легко: некоторые критяне – не лжецы. Но когда появилась математическая теория множеств Георга Кантора и в ней обнаружился знаменитый парадокс Рассела, то стало понятно: в математике не все правильно! Не будем обращаться к формулам теории множеств, но приведем следующий пример. В воинской части служит парикмахер, которому отдан приказ: он обязан брить тех и только тех военнослужащих, которые не бреются сами. Вопрос: должен ли он брить самого себя? Нет ответа. Парадокс Рассела!

К исследованиям проблемы парадоксов прибавились исследования таких знаменитых логиков, как Джон Буль и Джон Стюарт Милль. Они создали модальные и многозначные логики. Далее можно говорить о тысячах математиков и логиков, которые сделали логику частью математики, а математику превратили в логику.

Диалектический метод мышления

История диалектического мышления началась с Гераклита Эфесского. Именно он писал о том, что все есть вражда и война и все сущее есть борьба противоположностей: холода и тепла, мира и войны, любви и ненависти. Но суть диалектики не в этом. Суть в том, что одна противоположность всегда есть продолжение и дополнение другой. Кого мы больше всех ненавидим? Тех, кого любим! Кому мы творим зло? Тем, кому искренне желаем добра!

Приведем чисто научные примеры. В физике существуют такие понятия, как абсолютный ноль температуры по шкале Кельвина или предельная скорость – скорость света по теории относительности Эйнштейна. Однако и та и другая величины – это асимптоты, которые реально недостижимы и представляют собой предельные идеализации физических параметров. Великий систематизатор диалектики Георг Гегель утверждал крайне категорично: наличие противоречия есть критерий истины, отсутствие противоречия есть критерий заблуждения, поскольку действительность постижима лишь в крайностях и через их противоположность может быть выражена понятием .

Но что значит мыслить диалектично? Следует всегда учитывать крайности, но никогда в них не впадать! Нужно всегда помнить о том, что никогда нельзя доходить до предела. Нужно знать, где та черта, за которую заходить невозможно! Диалектический ум – мудрый ум. Когда великого философа Жана-Жака Руссо спросили о том, мудр ли он, мыслитель ответил: «Я невежественный глупец. Но я, по крайней мере, знаю об этом и стремлюсь свою ограниченность преодолеть».

Принципы диалектической логики сформулированы в разное время и разными авторами. Таких принципов три.

Принцип Гераклита: Все течет, все меняется, и в одну и ту же реку нельзя войти дважды! Это принцип развития : любое явление, любой фрагмент реальности следует мыслить в его эволюции, в процессе изменения. Однако как река течет все в тех же берегах, так и существование есть вечный круговорот вещей и событий.

Принцип Парменида: Ничто не возникает из ничего и не исчезает в ничто, но все возникает из другого и переходит в другое. Это принцип всеобщей взаимосвязи и взаимообусловленности явлений : никакой фрагмент реальности не существует в изоляции, он откуда-то берется, к чему-нибудь приводит и связан с тем, что его окружает.

Принцип Августина: Все, что есть здесь и сейчас – наше «сегодня» – рождено нашим «вчера» и само есть лишь приготовление и предвосхищение нашего «завтра». Это принцип историзма : любой фрагмент реальности следует рассматривать в процессе обновления и непрерывного перехода прошлого в настоящее и будущее. Поток изменений необратим и никогда не поворачивает вспять, поэтому нельзя вернуться в прошлое время и изменить те причины, которые определили сложившееся ныне положение вещей. Существование анизотропно, т. е. является вектором.

Парадокс (от греч. parádoxes - неожиданный, странный)

неожиданное, непривычное (хотя бы по форме) суждение (высказывание, предложение), резко расходящееся с общепринятым, традиционным мнением по данному вопросу. В этом смысле эпитет «парадоксальный», т. е. нестандартный, отклоняющийся от наиболее распространённой традиции, противопоставляется эпитету «ортодоксальный», понимаемому как синоним слова «проверенный», т. е. общепринятый, буквально следующий господствующей традиции. Любой П. выглядит как отрицание некоторого мнения, кажущегося «безусловно правильным» (вне зависимости от того, насколько верно это впечатление); сам термин «П.» и возник в античной философии для характеристики нового, необычного, оригинального мнения. Поскольку оригинальность высказывания воспринять гораздо проще, чем удостовериться в его истинности или ложности, парадоксальные высказывания часто воспринимают как свидетельства независимости, самобытности выражаемых ими мнений, особенно если они к тому же имеют внешне эффектную, чёткую, афористичную форму.

Такая репутация может быть, конечно, и вполне заслуженной - парадоксальную форму имеют, например, такие философско-этические обобщения, как «Твои взгляды мне ненавистны, но всю жизнь я буду бороться за твоё право отстаивать их» (Вольтер) или «Люди жестоки, но человек добр» (Р. Тагор). Но и независимо от глубины и истинности конкретного высказывания парадоксальность его, особенно если речь идёт об устном высказывании, привлекает внимание; поэтому неожиданность выводов, несоответствие их «естественному» ходу мыслей есть (наряду с общей логической последовательностью изложения и красотами стиля) один из существенных атрибутов ораторского искусства.

Часто, впрочем, наблюдается обратная реакция; явление (или высказывание), противоречащее, хотя бы внешне, «здравому смыслу», характеризуется как П., свидетельствующий в некотором смысле о «противоречивости» соответствующего явления (или высказывания). Таков, например, отмеченный впервые Д. Дидро «актёрский П.»: актёр может вызывать у зрителей полную иллюзию изображаемых им чувств, сам при этом ничего не переживая. «Обратная сторона» этого же П. обыграна О. Уайльдом: одна из его героинь не может играть роль Джульетты именно потому, что влюбилась сама.

Обе эти тенденции в трактовке П. проявляются в эффекте остроумных и неожиданных концовок Анекдот ов и, более широко, могут лежать в основе комического (См. Комическое) как эстетической категории. Если, например, высказывание Т. Джефферсона «Война - такое же наказание для победителя, как для побежденного» воспринимается современным читателем как вполне серьёзное (и «парадоксальность» его состоит лишь в том, что оно обращает внимание людей на то, мимо чего часто спокойно проходят), то откровенными пародиями звучат обычно многочисленные высказывания Дж. Б. Шоу (пример: «Не поступай с другим так, как хочешь, чтобы он поступил с тобой: у вас могут быть разные вкусы») и О. Уайльда («Не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра»). П. в значительной мере лежат и в основе поэтики пословиц (См. Пословица) («Тише едешь - дальше будешь» и т.п.) и ряда литературных жанров (например, известная басня «Вельможа» И. А. Крылова построена на П.: дурак-правитель попадает в рай... за лень и безделье). П., как художественный приём, широко используются в детской «поэзии нелепостей» (Л. Кэрролл, Э. Мили, Э. Лир, К. И. Чуковский).

Парадоксы в логике . Научное понимание термина «П.», хотя и «выросло» из общеразговорного, не совпадает с ним. И поскольку в науке «нормой» естественно считать истину, то так же естественно характеризовать в качестве П. всякое отклонение от истины, т. е. ложь, Противоречие . Поэтому в логике П. понимается как синоним терминов «антиномия», «противоречие»: так называют любое рассуждение, доказывающее как истинность некоторого высказывания, так и истинность его отрицания. При этом имеются в виду именно правильные (соответствующие принятым логическим нормам) умозаключения, а не рассуждения, в которых встречаются ошибки - вольные (Софизм ы) или невольные (Паралогизм ы). Различным смыслам (и различным уточнениям) понятия Доказательства соответствуют и различные смыслы (различные уровни) и самого понятия «П.». В то же время анализ любого рассуждения, имеющего (или претендующего на) доказательную силу, показывает, что оно опирается на некоторые (скрытые или явные) допущения - специфические для данного рассуждения или же характерные для теории в целом (в последнем случае их обычно называют Аксиома ми пли Постулат ами). Т. о., наличие П. свидетельствует о несовместимости данных допущений (а если речь идёт о теории, построенной посредством, аксиоматического метода (См. Аксиоматический метод), то - о противоречивости её системы аксиом; см. Непротиворечивость). Однако устранение какого-либо допущения, даже если оно и приводит к устранению некоторого конкретного П., вовсе не гарантирует ещё устранения всех П.; с другой стороны, неосторожный отказ от слишком многих (или слишком сильных) допущений может привести к тому, что в результате получится существенно более слабая теория (см. Полнота).

Сколько-нибудь успешное выполнение обоих этих условий (непротиворечивости и полноты), в свою очередь, предполагает тщательное выявление всех неявно принятых в рассматриваемой научной теории предпосылок, а затем явный их учёт и формулировку. Реализация этих задач одно время возлагалась на аксиоматический метод, что нашло наиболее полное выражение в программе обоснования математики и логики, предложенной Д. Гильберт ом (см. Метаматематика). Поскольку в первую очередь рассматривалась задача устранения П., открытых на рубеже 19 и 20 вв. в теории множеств, лежащей в основании почти всей математики, пути сё решения усматривались в создании систем аксиоматической теории множеств (См. Аксиоматическая теория множеств), пригодных для достаточно полного построения математических теорий, и в последующем доказательстве непротиворечивости этих систем. Например, в одном из наиболее известных П. теории множеств - т. н. парадоксе Б. Рассел а - идёт речь о множестве R всех множеств, не являющихся своими собственными элементами. Такое R является собственным элементом тогда и только тогда, когда оно не является собственным элементом. Поэтому допущение о том, что R является собственным элементом, приводит к отрицанию этого допущения, из чего следует (причём даже по правилам интуиционистской логики, т. е. без использования исключенного третьего принципа (См. Исключённого третьего принцип)), что R не является собственным элементом. Но отсюда уже следует (в силу предыдущей фразы), что R является собственным элементом, т. е. оба противоречащих друг другу допущения оказались доказанными, а это и есть П.

В системах аксиоматической теории множеств Э. Цермело и Цермело - Френкеля вопрос о множестве R (является ли оно собственным элементом) попросту снимается, т.к. аксиомы этих систем не позволяют рассматривать такое R (оно в этих системах не существует). В других системах (принадлежащих Дж. фон Нейман у, П. Бернайсу, К. Гёделю (См. Гёдель)) такие R рассматривать можно, но эта совокупность множеств объявляется (при помощи соответствующих ограничительных аксиом) не множеством, а только «классом», т. е. заранее объявляется, что R не может являться ничьим (в т. ч. и своим собственным) элементом, чем опять-таки аннулируется расселовский вопрос. Наконец, в различных модификациях типов теории (См. Типов теория), идущих от А. Н. Уайтхед а (Великобритания) и самого Б. Рассела (например, в системах У. О. Куайпа, США), разрешается рассматривать любые множества, описанные осмысленными языковыми выражениями, и ставить относительно таких множеств любые вопросы, но зато сами выражения вроде «множество всех множеств, не являющихся своими собственными элементами «объявляются бессмысленным и ввиду нарушения некоторых соглашений лингвистического (синтаксического) характера. Аналогичным образом в упомянутых теориях устраняются и др. известные теоретико-множественные П. (например, парадокс Г. Кантор а о мощности множества всех подмножеств «множества всех множеств», которая неминуемо должна была бы оказаться больше самой себя, и пр.).

Однако ни одна из систем аксиоматической теории множеств не решает в полной мере проблему устранения П., поскольку гильбертовская программа обоснования математики оказалась невыполнимой: в силу теоремы К. Гёделя (1931) непротиворечивость достаточно богатых аксиоматических теорий (включая формальную арифметику натуральных чисел и тем более аксиоматическую теорию множеств), если и имеет место, не может быть доказана с помощью одних лишь методов, приемлемых с точки зрения традиционной гильбертовской теории доказательств. В рамках классической математики и логики это ограничение преодолевается привлечением более сильных (в известном смысле конструктивных, но уже не «финитных» в гильбертовском понимании) средств математических рассуждений, с помощью которых удалось получить доказательства непротиворечивости формализованной арифметики (П. С. Новик ов, немецкие математики Г. Генцен, В. Аккерман, К. Шютте и др.). Интуиционистская и конструктивная школы (см. Конструктивное направление в математике) вообще не считают нужным рассматривать проблему П.: используемые ими «эффективные» способы построения математических теорий приводят по существу к совершенно новым научным системам, из которых с самого начала изгнаны «метафизические» методы рассуждений и образования понятий, повинные в появлении П. в классических теориях. Наконец, в рамках ультраинтуиционистской программы обоснования математики решение проблемы П. достигается за счёт решительного пересмотра самого понятия математического доказательства, что позволило, в частности, получить доказательства непротиворечивости (в ультраинтуиционистских терминах: «недостижимости противоречия») некоторых систем аксиоматической теории множеств.

Обсуждавшиеся до сих пор П. часто именуют «логическими», поскольку они могут быть переформулированы в чисто логических терминах. Например, парадокс Рассела выглядит тогда следующим образом. Назовем свойства, не относящиеся к самим себе («синее», «глупое» и т.п.), «импредикабельными», в отличие от «предикабельных» свойств, относящихся к себе (например, «абстрактное»). Свойство «импредикабельное» импредикабельно в том и только в том случае, когда оно предикабельно. Впрочем, некоторые логики (например, советский учёный Д. А. Бочвар) причисляют к «собственно логике» («чистой логике») только узкое исчисление предикатов (быть может, с равенством), свободное от П. (см. Логика предикатов , Логика). П. же, с точки зрения Бочвара, возникают уже в самой теории множеств (к которой относится и расширенное исчисление предикатов) из-за неограниченного применения так называемого принципа свёртывания (или принципа абстракции), позволяющего вводить в рассмотрение множества объектов, задаваемые с помощью произвольных свойств этих объектов (см. Определение через абстракцию). Устранение П. достигается здесь при помощи многозначной логики (См. Многозначная логика): парадоксальным утверждениям (типа расселовского, например) приписывается третье (наряду с истиной и ложью), истинностное значение: «бессмысленность».

Другой важный класс П., также возникающих при рассмотрении некоторых понятий теории множеств и многоступенчатой логики, связан с понятиями обозначения, именования, осмысления истины (лжи) и т.п.: это так называемые семантические П. К ним относятся, например, парадокс Ришара - Берри (в одной из формулировок которого речь идёт о фразе «наименьшее натуральное число, которое нельзя назвать посредством меньше чем тридцати трёх слогов», определяющей - по крайней мере согласно обычным представлениям об «определимости» - некоторое натуральное число при помощи тридцати двух слогов), наиболее древний из известных П.- так называемый «лжец», или «лгущий критянин» (порождаемый фразой «все критяне - лжецы», приписываемой критскому философу Эпимениду, или же просто фразой «я лгу»), а также парадокс Греллинга: назовем прилагательные, обладающие называемым ими свойством (например, «русское» или «многосложное»), негетерологическими, а прилагательные, не обладающие соответствующим свойством («английское», «односложное», «жёлтое», «холодное» и т.п.),- гетерологическими; тогда прилагательное «гетерологическое» оказывается гетерологическим в том и только в том случае, когда оно негетерологично. Поскольку семантические П. формулируются не столько в логико-математических, сколько в лингвистических терминах, их разрешение не считали существенным для оснований логики и математики; однако между ними и логическими П. имеется тесная связь: последние относятся к понятиям, а первые - к их именам (сравните парадоксы Рассела и Греллинга).

П., то есть выводы из, казалось бы, верных (во всяком случае общепринятых) исходных принципов, противоречащие опыту (и, быть может, интуиции и здравому смыслу), встречаются не только в чисто дедуктивных науках, но и, например, в физике (так, «парадоксальными», то есть противоречащими многовековой научной традиции, выводами изобилуют теория относительности, квантовая механика). Анализ многих таких П. (например, фотометрического и гравитационного П. в физике и космогонии; см. Космологические парадоксы) так же, как в логике и математике, сыграл важную роль для соответствующих научных дисциплин. В более широком смысле сказанное можно отнести вообще к любым уточнениям научных теорий, обусловленным тем, что новые экспериментальные данные вступают в противоречие с принципами, ранее казавшимися надёжно проверенными; такие уточнения являются неотъемлемой частью общего процесса развития науки.

Лит.: Френкель А. и Бар-Хиллел И., Основания теории множеств, пер. с англ., М., 1966, гл. 1 (имеется подробная лит.); Fraenkel A. A., Bar-Hillel J., Levy A., Foundations of set theory, 2 ed., Amst., 1973.

Большая советская энциклопедия. - М.: Советская энциклопедия . 1969-1978 .

Смотреть что такое "Парадокс" в других словарях:

- (греч. paradoxos неожиданный, странный) в широком смысле: утверждение, резко расходящееся с общепринятым, устоявшимся мнением, отрицание того, что представляется «безусловно правильным»; в более узком смысле два противоположных утверждения, для… … Философская энциклопедия

- (греч. paradoxos «противоречащий обычному мнению») выражение, в котором вывод не совпадает с посылкой и не вытекает из нее, а, наоборот, ей противоречит, давая неожиданное и необычное ее истолкование (напр. «Быть естественным поза», «Я поверю,… … Литературная энциклопедия

Проблема самоопределения философии в постнеклассическую эпоху является одной из центральных тем, вокруг которых ведутся острые дискуссии в среде философов. От того, сможет ли философия соответствовать запросам и требованиям времени, давать адекватные ответы на вызовы современности, зависит ее дальнейшая судьба. Но еще более остро проблема самоопределения стоит перед метафизикой, которой необходимо себя позиционировать не только по отношению к науке и цивилизации, но и по отношению к собственно философии.

Ссылка на оригинал статьи:
Халапсис А. В. Метафизика и парадокс времени / Алексей Владиславович Халапсис // Філософія, культура, життя. - 2007. - Вип. 29. - С. 202-213.
APA style :
Халапсис, А. В. (2007). Метафизика и парадокс времени. Філософія, культура, життя, 29 , 202-213.
Chicago/Turabian style:
Халапсис, А. В. «Метафизика и парадокс времени.» Філософія, культура, життя 29 (2007): 202-213.

Развитие в последние два столетия было весьма противоречивым. С одной стороны, она открыла новые области исследования (трансцендентальная философия Канта, феноменология Гегеля и Гуссерля, хайдеггеровский поворот в трактовке проблемы бытия и т.д.), с другой стороны, метафизика начинает стыдиться самой себя, ее гнетет собственная история и смущает собственный титул. Возникает весьма двусмысленная ситуация: метафизика есть и успешно развивается, а метафизиков как бы и нет. Не то, чтобы они, подобно известному мольеровскому персонажу, не догадывались о характере своих занятий, но всячески его маскировали под другими номинациями. С этим же связан любопытный факт: за последние два столетия появилось больше самоназваний философских учений, чем за всю предыдущую историю философии . Гераклит и Парменид, Сократ и Платон, Августин и Боэций, Эриугена и Аквинат либо вообще не задавались целью как-то номинировать свои изыскания, либо пользовались уже готовыми названиями – философия (первая философия), метафизика, теология и т.д. При всей нелюбви Декарта к схоластической традиции, ему и в голову не пришло придумать для «Метафизических размышлений» какое-то иное, «неметафизическое» название. По-видимому, он определял метафизику исходя из ее высшего принципа, а не из того, что ею также занимаются люди, чьи взгляды для него неприемлемы. Это наиболее честная и естественная, на мой взгляд, позиция.

Для метафизики преодоление «эффекта Журдена» связано не с движением «назад в будущее» с целью с формального возвращения древнего титула, а с необходимостью самоопределения в новой познавательной ситуации. Рассмотрению проблем и посвящена данная статья, целью которой является определение стратегии обновления метафизики в постнеклассическую эпоху.

На протяжении своей истории западная философия переживала как периоды триумфа и всеобщего признания, так и периоды гонений и обструкции, когда вставал вопрос о самом ее существовании как специфической форме теоретической деятельности. По разному складывались ее отношения с теологией (если Августин или Фома Аквинский использовали философию для концептуального оформления теологической доктрины, а Эриугена ставил ее авторитет даже выше авторитета теологии, то Тертуллиан не мог отказать себе в удовольствии искренне порадоваться при мысли о мучениях философов в аду), с наукой (от грандиозных новоевропейских проектах знания, в которых философия играла ключевую роль (Декарт, Фихте, Гегель и др.) до сомнений в ее познавательных возможностях, попыток сведéния ее лишь к анализу языка науки, а то и вовсе отрицанию осмысленности философских высказываний), государством (от полного игнорирования до полного признания, причем последнее иногда оказывалось даже хуже (ситуация, когда философия становилась служанкой идеологии) первого). Особенностью философии есть также то, что она, в отличие от науки и теологии, чьи предметные области более или менее четко определимы и определены, на протяжении всей своей истории находится в состоянии перманентного самоопределения, а дискуссии философов относительно ее предмета то разгораются, то затухают, но никогда не прекращаются полностью; не в последнюю очередь из-за этого существует множество «философий», чье высшее предметное единство, прямо скажем, не всегда очевидно.

Философия в нынешнюю эпоху не стоúт перед угрозой исчезновения, она не гонима и не притесняема, ей не навязывают идеологические рамки и не загоняют в подполье. Напротив, интерес к философии проявляется как в научных кругах, так и далеко за их пределами. Иными словами, сегодня философия довольно популярна (насколько вообще может быть популярной теоретическая форма деятельности), что, в общем и целом, весьма позитивно и предоставляет ей широкие возможности практического влияния на жизнь (не только духовную) общества. Но в этом заложены и очень серьезные риски. Популярность порой оборачивается всеядностью или злободневностью, дискуссии о предмете – беспредметностью, признание диалектического характера истины – теоретическим произволом, а многозначность языка – словесной эквилибристикой.

Принятые в определенных кругах в качестве признака «хорошего тона» рассуждения о «вечности» и «неразрешимости» проблем философии, о том, что совсем не важно, чтό именно говорит философия, а важно, дескать, лишь то, кáк она это делает, что философия вовсе и не ищет ответы на свои (последние) вопросы, а лишь занимается вопрошанием и т.д., уже перестав эпатировать непосвященных своей экстравагантностью, закрепились через consensus omnium в качестве очевидного и даже тривиального факта. В этой ситуации вопрос об истине попросту игнорируется, а если и ставится, то лишь затем, чтобы продемонстрировать, каким образом вопрос об истине переходит в вопрос о вопросе об истине и так далее ad infinitum. Такие бессодержательные вопрошания, не имеющие никакого отношения к благородной цели познания, а лишь к рафинированной демагогии (мысль, в которой мыслится мысль, которая могла бы быть мыслью о действительности, если бы последнее слово имело значение безотносительно к процессу мышления и т.п.), формируют образ философии как утонченного развлечения интеллектуально развращенной богемы. В отказе философии от бескорыстного служения истине и растворении в необязательности мнений я вижу действие ее извечного антигена, который можно назвать пустым мудрствованием или «игрой в бисер».

Стараниями оторванных от жизни мечтателей за философией закрепилась репутация увлекательного, но для практической деятельности совершенно бесполезного занятия. Опровергать подобного рода ходячие мнения – дело весьма неблагодарное, да, по большому счету, и бессмысленное. Беда не в том, что имеет место быть искаженность восприятия философии со стороны широкой публики, а в том, что сами философы порой не могут четко определить формы и степень ее участия в жизни общества, в результате чего она оказывается «на обочине» социокультурных процессов. Чрезмерная академичность современной философии, выражающаяся через отстраненность от практической деятельности, оборачивается, как ни странно, тематической размытостью и контекстуальной разорванностью дискурса, вследствие чего любая определенность становится сугубо условной. Но под это правило попадает и сама философия, которая все менее определяется исходя из своих высших целей, и все более – путем негативного ad hoc номинирования (любой текст, слишком абстрактный, чтобы его можно было отнести к науке, и слишком темный и заумный, чтобы его относить к художественной литературе, почти наверняка назовут «философским»).

Я не считаю, что творческий потенциал философии исчерпан, и единственным ее прибежищем остается словоблудие, посредством которого маскируется эвристическое бесплодие. Великие мыслители прошлого выгодно отличаются от наших современников тем, в частности, что они не боялись браться за широкие темы и скользкие вопросы; нынешнее поколение философствует «с оглядкой». Возникновение новой познавательной ситуации в науке предоставляет философии значительные возможности в разработке тем, потенциал которых поспешили счесть исчерпанным. В свете сказанного, поиск первых начал сущего (в античном смысле) может дать неожиданные и плодотворные результаты и выведет философию из постмодернистского тупика.

Будучи твердо убежденным в наличии у философии высшего предназначения и желая противопоставить ее как стремящееся к истине знание жонглирующим понятием «истины» античным «постмодернистам», Аристотель писал: «Есть некоторая наука, которая рассматривает сущее как таковое и то, что ему присуще самому по себе. Эта наука не тождественна ни с одной из частных наук: ни одна из других наук не исследует общую природу сущего как такового, но все они выделяют себе какую-нибудь часть его (сущего) и затем рассматривают относительно этой части то, что ей окажется присущим… А так как предмет нашего исследования составляют начала и высшие причины, то они, очевидно, должны быть началами и причинами некоторой существующей реальности согласно ее собственной природе… А потому… нам нужно выяснить (установить) первые начала для сущего как такового». (Met. 1003 а 21-32). «Философский энциклопедический словарь» (М., 2002) уточняет, что метафизика «… является той наукой, которая делает темой изучения существующее как таковое, подвергает исследованию элементы и основные условия всего существующего вообще и описывает значительные, важные области и закономерности действительного, т.е. она является наукой, которая во всей смене явлений ищет постоянное и связь» . Предельно кратко предмет метафизики очертил Н.О. Лосский: «Метафизика есть наука о мире как целом; она дает общую картину мира как основу для всех частных утверждений о нем» .

Место этой науки, за которой, с легкой руки Андроника Родосского, закрепилось название «метафизика», в системе философского знания позиционировалось и позиционируется по-разному. Порой она отождествляется с философией, порой рассматривается как ее часть; иногда в состав метафизики включают онтологию, космологию, теорию познания и т.д., иногда же она совпадает с онтологией. Метафизику можно рассматривать (в марксистской литературе советского периода такой подход преобладал) и как специфический метод, противоположный диалектике.

Не претендуя на общезначимость, сформулирую свою позицию по этому вопросу. Я полагаю, что метафизика суть одна из версий философии, и в этом смысле она не может считаться частью философии, а также не может включать в себя некоторые философские дисциплины, исключая, тем самым, остальные. Метафизика заявляет себя как целостная философия, философия целиком; каждая из фундаментальных наук имеет свое метафизическое измерение, а каждая из философских дисциплин имеет свое представительство в структуре метафизики, которая (структура) тождественна структуре самой философии. Специфика метафизической постановки вопросов заключена в изначальной направленности мысли на трансцендентное, отсюда ее интерес к фундаментальным основам и первым причинам сущего. Но таковая направленность мысли характерна не для всех возможных философий; именно поэтому уместно говорить о неметафизических версиях философии.

Это позволяет соответствующим образом позиционировать по отношению к метафизике диалектику. Будучи целостной философией (хоть и одной из ее версий), метафизика представляет собой духовное явление иного масштаба, чем диалектика. Метафизика представляет собой форму постановки проблем, а диалектика – способ разыскания, метафизика озабочена первыми началами, диалектика – закономерностями движения мысли. Диалектика суть, прежде всего, весьма эффективный метод познания, а построенные с его помощью системы могут быть как метафизическими (Гераклит, Фихте, Гегель), так и неметафизическими (Маркс).

Почему же метафизика стала стыдиться самой себя? По-видимому, этому были серьезные причины, без устранения которых любой проект возрождения метафизики будет нежизнеспособным и обреченным на неудачу.

Ни для кого не секрет, что кризис классической метафизики закономерно совпал по времени с успехами естествознания, в первую очередь, физики. В условиях радикально изменившейся под влиянием науки картины мира метафизика утратила эксклюзивные права на трактовку бытия, а познавательное орудие классической метафизики – чистая спекуляция – лишилось авторитета и эпистемологической легитимности. Философия более не претендует на самодостаточное и законченное учение о бытии, которое было бы автономно от научных теорий, поэтому в Новое время онтология постепенно становится всего лишь более или менее адекватным обобщением опыта естествознания. Похожее положение складывается и с гносеологией (эпистемологией). Невозможно переоценить роль философии в становлении новоевропейской науки, но в какой-то момент опека со стороны философии стала тяготить науку, которая перестала нуждаться в том, чтобы ее методология разрабатывалась «сторонним производителем». Поэтому до сих пор иногда применяемая вольфовская классификация ныне безнадежно устарела. (Эмерих Корет отмечал: «Его (Х. Вольфа. – А.Х.) систематика, которая в значительной мере вошла в школьную философию [того] времени, понимает под метафизикой совокупную теоретическую философию в противоположность практической философии. Метафизика как наука обо всем сущем, какое только возможно, распространяется на «общую метафизику» (metaphisica generalis) – онтологию как науку о сущем как таковом и «особенную метафизику» (metaphisica specialis), в свою очередь подразделяющуюся на три предметные сферы: космология как учение о мире (или природе: натурфилософия), психология как учение о душе (обо всем живом, в особенности о человеке: философская психология) и учение о Боге (theologia naturalis: философское учение о Боге). Это разделение философии в значительной мере существенно и для современности» ). Проблема мне видится не столько в уточнении структуры метафизики, сколько в необходимости формирования принципиально иного подхода к организации метафизического исследования.

Какой бы проблемной области ни было посвящено последнее, в нем обязательными и приоритетными частями должны быть онтология (иначе вообще нет оснований считать исследование метафизическим) и эпистемология (без определенности познавательных возможностей и методологических приемов разрешения поставленных задач исследование вообще невозможно, а возможно лишь бессодержательное говорение). Но именно поэтому целесообразность выделения онтологии и эпистемологии в качестве отдельных дисциплин вызывает у меня серьезные сомнения. На мой взгляд, в современную эпоху метафизика не может позволить себе роскошь рассуждать о «бытии вообще» или о «познании вообще», безотносительно к предметным областям, разрабатываемым «частными» метафизическими или научными дисциплинами. Сегодня не существует единого общепризнанного философского учения о бытии, равно как и единого философского учения о познании (они возникнут никак не раньше (если вообще возникнут), чем в естествознании – «теория всего», перспективы которой весьма туманны), но в рамках отдельных предметных областей онтологические и эпистемологические вопросы могут и должны разрешаться. Иными словами, необходимо перейти от предметноориентированного к проблемноориентированному типу метафизического исследования, что, кстати, вполне в духе идей, лежащих в основе методологии междисциплинарного синтеза.

Есть ли для этого необходимый идейный потенциал? Полагаю, что потребность в метафизической направленности на надэмпирическую реальность не исчезла. Причем, эта потребность дает себя знать не только в среде гуманитариев. Многие представители естественных и точных наук, которым становится «тесно» в рамках своих предметных областей, обращаются к метафизике за помощью в решении тех проблем, которые познавательными средствами частных наук быть решены не могут (как отмечал Макс Планк, «… ученые поняли, что отправная точка их исследований лежит не только в смысловом познании и что наука не может обходиться без небольшой порции метафизики» (цит. по: ). Смена парадигм в естествознании (классическая-неклассическая-поснеклассическая) уже перестала кого-либо шокировать; было бы удивительно, если бы современная метафизика не вышла за рамки заданной еще в античности парадигмальной установки. Поскольку развитие метафизики и развитие науки – две стороны одного процесса развития духа, между ними с необходимостью должна быть корреляция, хотя говорить об абсолютном тождестве или хотя бы совпадении хронологий не приходится.

В такой ситуации вполне логично современный этап развития метафизики обозначить как «постнеклассический». Такое наименование (именно применительно к метафизике) уже встречается в философской литературе (см., например: ), хотя еще и не стало, насколько мне известно, общепринятым. Дело здесь не столько в формальной идентификации, сколько в фактическом отсутствии разработанной методологии постнеклассического метафизического дискурса. Интерес философов к постнеклассической научной парадигме (а, надо сказать, он немалый) находит свое выражение преимущественно в «неметафизических» версиях философствования. Поэтому пока «постнеклассическая метафизика» скорее проект, чем концептуализированная и методологически оформленная сфера знания. Каковы перспективы у этого проекта? Ответ на этот вопрос зависит от того, сможет ли метафизика найти свое место в рамках постнеклассического научного идеала.

Одной из ключевых целей постнеклассической науки, как известно, является введение «стрелы времени» в фундаментальное описание мира. На первый взгляд кажется, что подобная тема для метафизики не нова. Действительно, проблема времени – одна из древнейших и центральных тем философии (в том числе, и метафизики), которую в той или иной степени затрагивает большинство выдающихся мыслителей Запада. Но при всем многообразии существующих мнений есть одна интересная закономерность, подмеченная российскими историками И.М. Савельевой и А.В. Полетаевым. Они отмечают: «Анализируя взгляды крупнейших философов на проблему времени, прежде всего обращаешь внимание на то, что почти все они говорили о двух типах, точнее, образах времени. Подобные представления, несмотря на некоторые различия в способах описания, остаются практически неизменными вот уже два с половиной тысячелетия европейской истории. От античности и до поздней современности… подавляющее большинство философов, говоря о времени, мыслит категориями поразительно устойчивой структуры. Этот факт, как нам кажется, достаточно уникален и представляет самостоятельную тему для размышлений». И далее: «Взгляды на проблему времени оказались необыкновенно устойчивыми – ни рост научного знания, ни творческая индивидуальность мыслителей не проявляются здесь столь же сильно, как в случаях с иными философскими концепциями» .

В сущности, два образа времени, о которых говорят указанные авторы, можно обозначить для наглядности как вечность (αίών, aeternitas, время пребывания, Божественное время) и собственно время (χρόνος, tempus, время действия, человеческое время). Так вот, несмотря на дискуссионность вопроса «чтό есть время?» и наличие разных версий его решения, я утверждаю, что в западной метафизике он никогда не имел практического значения, поскольку фактически в ней над временем всегда господствовала вечность . Вселенная классической метафизики онтологически стационарна, а происходящие в ней процессы (мыслители парменидовской закалки, впрочем, отрицали и саму возможность процессуализации бытия) не настолько существенны (или вообще не-существенны), чтобы повлиять на бытие-как-таковое. История западной метафизики – это история постижения вневременнόй реальности, метафизическая модель мира не предполагала временнόго измерения, а время оказывалось предметом метафизических студий либо в роли феномена иллюзорного мира, либо – феномена человеческого восприятия. Время трактуется не как характеристика бытия, а как критерий иллюзорности: истинное бытие неподвластно времени, а то, что подвластно – не есть истинное бытие. Идеалом классической метафизики всегда было нахождение конечного количества величин, зная которые, было бы возможным нивелировать различие между прошлым, настоящим и будущим, открыв вневременное бытие. Время просто не мыслится бытийствующим в истинном мире, находясь «по эту сторону иллюзии».

Впрочем, сам по себе этот факт вовсе не свидетельствует о ложности метафизического пути познания (что поспешили провозгласить марксисты), подобно тому, как неспособность классического и неклассического естествознания ввести время в фундаментальное описание мира не свидетельствует о ложности соответствующих наук. В этом я вижу не диагноз, а проблему, в современных научных концепциях следует искать не панацею, а стимул. Попытаюсь определить направление поисков.

В классической традиции первые начала бытия рассматриваются как по природе своей рациональные, а стало быть – интеллигибельные. «С необходимостью мыслимое с необходимостью же существует, что не может быть помыслено – не может и существовать». Эта максима не всегда прямо декларировалась лишь по причине ее самоочевидности для классического мышления. Пикантность ситуации заключается в том, что за исключением наиболее простых ситуаций, которые науку уже давно не интересуют, теория, призванная представить в умопостигаемой форме начала бытия (правда, науку интересуют не первые начала, а, как минимум, «вторые»), практически никогда не схватывает действительность целиком адекватно, т.е. адекватность научной теории определяется грубостью измерений и допустимыми в данной познавательной ситуациями аппроксимациями. Причем, дело здесь не только в диалектике абсолютной и относительной истины. Я сейчас имею в виду не эпистемологическую сложность репрезентации бытия в теоретических моделях, а то, что само бытие противится такому моделированию, оно никак не укладывается в рамки изящной и точной схемы. Бытие включает в себя некий нерастворимый остаток, который мешает красиво и систематично разложить его «по полочкам». Тем не менее, бытие не может быть названо абсурдным и иррациональным, поскольку оно все же позволяет себя до определенных пределов теоретически «обуздать». Бытие, истину которого пытается постигнуть как наука, так и метафизика, отчасти интеллигибельно, отчасти же – нет, оно, так сказать, шероховато .

Для объяснения шероховатости бытия воспользуюсь теологическим образом. Совершенство сотворенного совершенным Богом мира имеет свое ограничение ввиду того, что даже всемогущий Бог не может сотворить нечто столь же совершенное, как Он сам, поскольку абсолютным совершенством может обладать лишь целое; множество же в самом себе разделенное уже в силу этой разделенности не может обладать совершенством, по крайней мере, именно в аспекте множественности. Наличие в мире только Божественной воли сделало бы его совершенным, но бессмысленным и излишним продолжением Бога, Который, сотворив бессмысленный и излишний мир, тем самым лишился бы своего совершенства. Наличие же в мире воли, отличной от воли Творца, делает мир свободным и творчески оправданным, но в силу этого, несовершенным. Итак, совершенный Бог создает несовершенный мир, а человек, живя в несовершенном мире и пользуясь делающей этот мир оправданным, но несовершенным свободой, рассуждает о совершенстве Бога, которое проявляется через несовершенство мира.

Воспользуюсь другим образом. Допустим, есть некоторая теория, предсказывающая поведение системы в соответствующих обстоятельствах. Вооруженный теорией исследователь может за непродолжительный отрезок времени «просчитать» будущее, подставив вместо переменных начальные условия исследуемой системы. В идеале полученный результат будет соответствовать реальному положению дел вне зависимости от того, сколько времени потратит система при переходе от начальных условий к конечному своему, предсказанному теорией, состоянию. Вполне возможно, что реальность подтвердит правоту теории. Однако чем бόльший отрезок времени необходим системе для выхода на «запланированный рубеж», тем бόльшая вероятность, что время внесет свои коррективы в идеальную модель. Может произойти событие, которое коренным образом развернет гипотетический механизм бытия и приведет систему к состоянию, которое не только не «просчитывалось», но даже не мыслилось или попросту было невозможным на момент начала исследования. Описывая бытие post factum, метафизик склонен приписывать ключевым событиям необходимый характер (так произошло, поскольку не могло не произойти); его вкусу претит сама мысль, что могло ведь быть совершенно иначе и он сам, категоризирующий бытие, мог бы в нем вовсе и не появиться. Осуществившееся, в силу своей весомой (хоть и бывшей) фактичности, приобретает онтологическую значимость, которая задним числом обосновывается и проецируется на будущее.

Наличие свободы воли (а есть все основания полагать, что в этом мире по крайней мере некоторые объекты обладают некоторой свободой) делает невозможным тотальный контроль ситуации ни с чьей стороны, из чего следует, что замысел всегда отличен от результата . Но для понимания логики бытия нет иного пути, как двигаться от «результата» к «замыслу», т.е. от явленного, реализованного, данного – к первым началам, благодаря которым это-вот нечто стало со-бытием . Ввиду этого, главная задача метафизики должна быть дополнена и включать в себя не только поиск первых начал так, как они бытийствуют сами по себе, и не только уяснение того, какое место эти начала занимают в человеческой жизни, но и решение вопроса о том, как первые начала являют себя через изменчивые и преходящие формы. Кроме того, необходимо выявить онтологический статус первых начал, т.е. выяснить, бытийствуют ли они независимо от событий или же их бытие от последних неотделимо? Пребывают ли первые начала неизменными или меняются под влиянием событий? И т.д. и т.п. Содержание этих вопросов в каждом из разделов метафизики будет иметь, разумеется, свою специфику.

Метафизика всегда претендовала (подобно классической физике) на вневременное описание бытия (отсюда соответствующие коннотации: временнόе – преходящее – иллюзорное; соответственно: вневременнόе – непреходящее – истинное и т.д.). Повторю, что история метафизики – это история разных форм господства вечности над временем, вызванное сомнительным и самонадеянным убеждением в том, что рассмотрение бытия sub specie aeternitatis есть приобщение к Божественному вúдению мира. Для решения практических задач, которые ставит история перед современной метафизикой, ей следует избавится от этого красивого и амбициозного предрассудка. Вопрос заключается не в том, чтобы вернуться к обсуждению проблемы времени. Необходимо в метафизическом описании мира зарезервировать место для уникальных и неповторимых происходящих во времени событий , способных изменить сущность и структуру бытия.

Итак, постнеклассическая метафизика вынуждена исходить из признания неполноты описания. Философия более не может догматически навязывать науке свои схемы, требуя безоговорочного их принятия; в свою очередь, науке придется смириться с мыслью, что движение к истине не обязано с необходимостью принимать строго научные формы. Многомерный характер истины предполагает возможность не только разных трактовок, но и разных путей ее постижения. Как отмечает В.И. Пронякин, «… снятие альтернативных исходных установок носит характер дополнительности , благодаря которой обеспечивается полнота описания предмета; здесь, собственно, и заключается эвристический эффект взаимодействия науки и метафизики. Известно, что непротиворечивая познавательная система неполна; это означает, что для адекватного описания реальности необходимо дополнить его (описание) некоторым альтернативным материалом… Вне дополнительности любая установка ориентирует познание к исходным основаниям, что ведет в конечном счете к деградации системы: ведь каждая из сторон, если она «не обеспечена» противоположностью, вынуждена достраивать полноту «собственными средствами» .

Из принципа дополнительности, в частности, следует, что, в отличие от классической современная метафизика (так же как и современная наука, в отличие от классического естествознания) вынуждена находиться в ситуации онтологической разомкнутости, незавершенности, поскольку ее предпосылки и концептуальные допущения не могут быть обоснованы со строгой необходимостью ею самой. Причем, недо тождественность теории (описания) и действительности (описываемого объекта) имеет не только инструментальные, эпистемологические и конкретно-исторические причины. Здесь главную роль играет онтологический фактор, который связан с отличием возможного и действительного, замысла и результата, плана и реализации, идеи и ее воплощения (такие номинации подразумевают существование активного творческого начала, но даже если это теологически-метафизическое допущение «вынести за скобки», суть дела от этого мало изменится, лишь номинационно придется ограничиться категориями «возможного» и «действительного»). В процессе воплощения идеи (или, если угодно, в процессе перехода от возможного к действительному) одним из наиболее критичных факторов оказывается время, которое, тем не менее, всегда исключалось из фундаментального описания бытия, причем, делалось это не только физикой (что замечательно показал И. Пригожин, обозначив такую познавательную ситуацию «парадоксом времени»), но и не в меньшей степени – метафизикой.

В сущности, идея неизменности и самотождественности бытия выступает для метафизиков предметом веры. Но эта вера оборачивается суеверием, если для сохранения традиционной установки им приходится «не замечать» происходящую на их глазах научную революцию, связанную с необходимостью введения необратимости диссипативных процессов и уникальности событий в фундаментальное описание мира. Такая позиция представляется мне особенно неадекватной ввиду происходящего в рамках современной цивилизационной ситуации онтологического сдвига, выражающегося в повсеместной и увеличении его (времени) влияния до немыслимого ранее уровня как на жизнь отдельных людей, так и на жизнь всего человечества. Чем больше метафизика будет апеллировать к неизменным сущностям, непреходящему бытию и вечным ценностям, тем меньше у нее будет оснований надеяться на понимание со стороны науки и тем более «лишней» будет она в современном обществе.

Выводы

Разрешение парадокса времени – одна из основных задач постнеклассической метафизики. Для работы над этой темой ей придется пересмотреть многие свои предпосылки и допущения, принимая во внимание и критически оценивая существующие научные концепции, при необходимости используя их наиболее продуктивные элементы. Междисциплинарность – не благое пожелание и не дань моде, а необходимое условие самоопределения современной метафизики и нахождения ею своей познавательной ниши. Одной из методологических основ такого синтеза может стать синергетика (в пригожинской традиции – теория диссипативных систем), а от использования метафизикой ее наработок выиграют, полагаю, обе стороны.

Разумеется, стратегии разрешения «парадокса времени» метафизикой, которую интересуют первые начала бытия, и наукой, которая ставит перед собой иные цели, существенным образом различны. Первые начала бытия принципиально не могут быть «схвачены» в своих квантификационных характеристиках хотя бы потому, что онтологический смысл переменных и констант, которые могли бы быть представлены в соответствующих формулах, был бы не определен. Скажем, было бы абсурдно и смешно пытаться выразить сущность духа посредством набора математических уравнений. Речь идет не о приведении метафизических и синергетических построений к некоему тождеству, а о необходимости согласования соответствующих теорий. Эта необходимость вызвана тем, что предметные области метафизики и науки оказываются смежными и где-то даже пересекаются: метафизику интересуют первые начала бытия постольку, поскольку они дают о себе знать посредством проявленных форм бытия, попадающих в поле зрения науки; построения же последней будут неустойчивыми и абстрактными без эксплицитного выражения принятых метафизических допусков. На мой взгляд, здесь есть обширное поле для сотрудничества как в области эпистемологии, так и в сфере мировоззрения. Метафизика не должна подменять собой науку, не должна ей служить и не должна с ней конкурировать; они должны выступать в связке при решении актуальных проблем современности.

Литература

1. Аристотель. Метафизика: Пер. с древнегреч. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1999.
2. Джан Р.Г., Данн Б.Дж. Границы реальности. Роль сознания в физическом мире: Пер. с англ. – М.: Объединенный институт высоких температур РАН, 1995.
3. Евлампиев И.И. Неклассическая метафизика или конец метафизики? Европейская философия на распутье // Вопросы философии. – 2003. – № 5. – С. 159-172.
4. Заиченко Г.А. Необходимость метафизики // Философский век. – СПб. – 1998. – Альманах 7. – С. 133-137.
5. Корет Э. Основы метафизики: Пер. с нем. – К.: Тандем, 1998.
6. Лосский Н.О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. – М.: ТЕЕРА-Книжный клуб, Республика, 1999. – С. 5.
7. Мамардашвили М.К. Неизбежность метафизики // Мамардашвили М.К. Необходимость себя / Лекции. Статьи. Философские заметки. – М.: Лабиринт, 1996. – С. 101-115.
8. Окороков В.Б. Метафизика єэпохи трансцендентального мышления: специфика, сущность и тенденции развития. – Днепропетровск: ДНУ, 2000.
9. Пронякін В.І. Історія філософії в особистісному вимірі філософствування // Філософія. Культура. Життя. – Дніпропетровськ: Дніпропетровська державна фінансова академія. – Вип. 26.
10. Пронякин В.И. Предмет и познавательные средства метафизики. – Днепропетровск: ДГУ, 1997.
11. Савельева И.М., Полетаев А.В. История и время. В поисках утраченного. – М., 1997.
12. Соболь О. Постметафізика – майбутнє філософії // Філософська і соціологічна думка. – 1993. – № 11-12. – С. 46-60.
13. Философский энциклопедический словарь – М.: ИНФРА-М, 2002.
14. Шабанова Ю.А. Мистика и метафизика: различие путей, единство целей // Грані. – 2006 – № 1. – С. 58-61.

This entry was posted in and tagged , .

переживаний. К примеру, нераздельность основы тринитарного состояния Экхарт образно называет «тихой пустыней, куда не заглядывало никакое различие» . Ключевое понятие иллюминизма Экхарта - «искорка души», внеметафорически, конкретно-понятийно не рационализируется. При этом, метафора углубляет ёмкость и неограниченность сущностного постижения значимости теологических и теософских основ.
Представленные выше приёмы изложения и убеждения в философской системе Экхарта являются взаимодополняемыми элементами одухотворенного метода Мастера - поэтической рефлексии, свойственной в целом богословской мистике. Поэтическое, возвышенное, образно-метафорическое, индивидуально- творческое выражение глубинных переживаний немецкого теософа способствовало передаче представлений о сути трансцендентного, потустороннего, сверхестественного, не подвластного интеллектуально- понятийной фиксации.
В этой же связи В.Н. Лосский утверждает, что говорить о тайне Божественного он может «только в форме поэтической, потому что только Поэзия способна в словах выявить потустороннее» .
При всей многомерности и широте образно-символического выражения духовной жизни и её отправных представлений в трансперсональной метафизике, следует отметить недостаточность этих языковых форм для выявления сущности сверхрациональных образов трансцендентного мира. В данном контексте символы не являются выражением истинной реальности чистой духовности, хотя могут быть использованы как максимальное приближение к ней. Самый понятийно неуловимый символ является знаком духовной реальности, схваченной через опосредованную дискурсивную фрагментарность, ограничивающую творческую свободу трансцендентно- интровертного поиска. И хотя образно-символический язык немецких мистиков расширяет сознание до интуитивных духовно-эмпирических интенций, образно-символическая стилевая специфика мистического богословия не в Полной мере отображает смысловую глубину трансцендентного.
В опыте трансцендирования как метафизической формы
Трансперсонального акта при преодолении каких-либо образов или символов более продуктивной формой проникновения в иррационально-сущностное, авляющееся основой последующей дискурсивной фиксации Богоодухотворённого миропредставления, является парадокс, который Используется в религиозных учениях и священных писаниях различных Конфессий для выражения неизъяснимых граней истины. Примером могут служить парадоксы из различных религий Востока и Запада. Даосизм учит: «Не іанимай себя ничем, и ты наполнишься содержанием», «Будь в покое и это сделает тебя энергичным». Или в «Упанишадах» говорится: «То - обилие, и 1То - обилие. Обилие проистекает из обилия. Лиши обилие обилия - обилие останется». В Библии изречения Христа, как правило, подаются так же в форме парадокса: «Кто отдаёт мне свою жизнь - жизнь обретает».
В истории европейской философии к парадоксу неоднократно прибегаю і мыслители в связи с обращением к сфере Божественного, трансцендентного, не изъясняемого рационально, но предчувствуемого интуитивно.
Так Сократ, зная, что вечная правда есть, и правда эта определяется Божественным, не знает, что это такое. Парадокс этого осознаваемого незнания является онтологическим определением в виде категории, открывающем возможность познания истины. Известно, что ещё до Сократа представители Элейской школы в рамках логической системы прибегали к апориям, которые, по сути, представляли собой как логический, так и онтологический парадокс Парадоксальность неизменности и изменчивости идеи Начала, присутствует ь мышлении некоторых мыслителей досократического периода в виде онтологической антиномии: «Начало вечно пребывает, оно в этом смысле неизменно. И вместе с тем оно непрестанно изменяется, ибо только посредством изменения возникают все видимые вещи» . Интересно, что уже Ксенофан приходит к идее единого Бога как вечного и шаровидного. Его ученик Парменид отождествляет начало и Бога, полагая Бога неизменной сущностью изменчивых вещей. Необходимость в парадоксе возникает нередко при перенесении (иногда бессознательном) законов конечного мира в сферу бесконечного. Так апории Зенона, например, можно истолковать как противопоставления в понимании бесконечности: актуальной и одновременно потенциальной, исчисляемой и одновременно континуально изменчивой.
Рационалистически сфокусированная античная философия в большинстве своих проявлений прибегает к методу парадокса, отрабатывая логико- теоретический инструментарий философствования в рамках формальной логики. Приобщение к парадоксальному мышлению можно встретить и мистических учениях неоплатоников, у которых понятие Единого выходит за рамки логико-умозрительной аргументации. Так в работе «О Египетских мистериях» Ямвлих, размышляя о сущности Богов, говорит, что «двусмысленность, ныне подлежащего рассмотрению вопроса, можно было бы легко разрешить, показав преимущество целого по сравнению с частями» . При этом парадокс заключается в противопоставлении представленного же им преимущества, порождающего представление о Божественном и выходящем за рамки определений какой-либо степени превосходства и системы соподчинённости. Парадоксально и определение целостности в «Ениадах» Плотина, который пишет: «Целостность вещей не может не изменяться» . Так целостность является абсолютным единением и изменение в нём есть отказ от единства, то есть допущение некоего иного состояния, чем единство. Через парадоксальное противопоставление абсолютной целостности и процессуальной изменчивости Плотин представляет Единое как иррациолнально-трансцендентное начало, неопределяемое категориями формальной логики.
Наибольшей востребованностью парадокс обладал в эпоху Средневековья, когда предмет философии определялся религиозной проблематикой.
При этом Средневековые теолого-философские учения, обращаясь к парадоксу Божественного и человеческого в рамках христианской догматики, пытались приблизиться к пониманию трансцендентального смысла Символа Веры, двуединства природы Христа, отно-опозиций вечность-время, добро-зло, неё же в большей степени прибегали к логико-теоретическим обоснованиям Бытия Бога посредством Разума, оставляя парадокс преимущественным инструментарием мистических учений, о чём более подробно речь пойдёт ниже.
Перекинув концептуальную арку от Античности к Новому времени, следует отметить, что расцвет рационализма и эмпиризма в XVII-XVIII веках, с одной стороны, оставляет за сферой внимания мыслителей специфическую, для теологической тематики, проблему парадокса, с другой - формирует многоцелевое назначение парадокса, часто выступающего индикатором кризисного состояния мышления. Так присутствующие в научном мышлении Нового времени логические и математические парадоксы находят выражение в інтиномичности диалектического разума И.Канта, которые сам Кбнигсберкский мыслитель определяет как гносеологические категории.
Новая волна, обращения к парадоксу связана с иррационально- Экзистенциальными направлениями XIX века, в которых антропо-сущносные аспекты мировосприятия открываются через сферу глубинных витально- ИНтровертных поисков жизненных смыслов. В этой связи показательным шляется учение датского философа Серена Кьеркегора, наполнившего понятие Парадокса специфическим экзистенциальным содержанием через выявление парадоксальности самого христианства, существующего в пограничной ситуации вечности и времени. Представляя человека синтезом временности и ценности, Кьеркегор «в вечное, как основу субъективности человека привносит временное» .
Так как антиномичность интерпретации вечности во времени применяется ДЛЯ субъективного выявления смысла существования через проживание внутренней жизни, парадокс определяется как экзистенциальная категория, ускользающая от статичной формализации. Герман Дим считает парадокс в философском методе С. Кьеркегора основной категорией его экзистенциальной диалектики , в которой «конечность не теряется, а полностью Приобретается» . Определяющим для понимания сути парадоксальности у Кьеркегора становится его признание: «Я не могу иовершать движение веры, я не могу закрыть глаза и доверчиво ринуться в абсурдное, это для меня невозможно» . Итак, парадокс для Кьеркегора - это абсурд, то есть вечное во временном достигается путём абсурдного. Религиозный этап экзистенциальной диалектики в учении датского философа превращает вечное в парадокс, представляя его в онто-компоненту временной процессуальности антропо-аксиологического поиска.
Отсутствие метафизического прочтения парадокса в экзистенциальной ограниченности философии Кьеркегора, а так же в атеистических тупиках нерелигиозного экзистенциализма Камю, у которого абсурд представлен как Крайняя степень экзистенциальной интерпретации парадоксального в оомыслении жизни и смерти, вызывает необходимость редукции средневековой вариантности парадокса как действенного метода поиска сущностного постижения Бытия Божественного.
Трансцендентно-интровертные интенции средневекового синтеза религиозно-мистического откровения и логико-рационального теоретизирования дают возможность обновлённого ренессанса
парадоксального мышления и представляют как методологический, так и концептуальный интерес для современной реконструкции метафизической парадигмы. Метафизика как способ трансцендирования в поисках глубинного объекта исследования, выходящего за рамки рационального и стремящегося к целостному миропостижению, в учении немецкого мистика XIV столетия Иоганна Экхарта находит выражение в конструктивных формах парадоксальности, получивших развитие в философском учении Себастьяна Франка в виде ключевого онто-противоположения мира и религии . Так в учении Мастера Экхарта имплицитно присутствует попытка экзистенциального поиска истины через парадокс вечного и временного. Но представлена она не через крайне субъективное переживание Единичного, а п виде парадоксальности метафизической причины бытия, присущей всему существующему. Это способствует формированию трансперсональной формы метафизики через парадокс реализации вечного во временном путём облагораживающего процесса одухотворения экзистенциального.
Так парадокс как методологический конструкт мета-онтологии немецкого мистика является предметом исследования данного параграфа. Соответственно, цель исследования есть выявление продуктивной значимости, причин и задам парадокса в метафизическом учении Экхарта.
Следует отметить, что проблеме парадокса в учении немецких мистиков н Украине, а так же странах СНГ почти не уделялось внимания, что объясняется отсутствием в целом крупных исследований данного направления медиевистской философии. Что касается зарубежных авторов, то следует, прежде всего, отметить работу Йозефа Запфа, немецкого неотомиста ХА столетия «Функция парадокса в мышлении и языковом выражении Мастер;і Экхарта», в которой проблема парадоксальности рассматривается в контексте двух аспектов: как форма мышления и как специфика стилистического выражения и сводится к функции рационально-умозрительного определения сути Божественного .

Некоторые немецкие философы, уделяя внимание этой проблеме, предлагают свои интерпретации парадоксальности в учении немецких мистиков. Так Георг Мелис считает парадокс «сугубо стилистическим средством языковой формы риторики» . Катэ Ольтманс - «чисто мыслительной формой» . Йозеф Квинт, известный издатель немецких произведений Мастера Экхарта, считает парадокс «адекватной формои выражения мышления» в мистическом учении средневекового богослова . Представленные подходы указывают на недостаточность и однобокость трактовки функций парадокса, не вскрывающие глубинного предназначения этой нетипичной для традиционной метафизики формы конструирования реальности. К тому же, все представленные выше исследования, посвященые учению Мастера Экхарта, оставили без внимания проблему парадокса в философском наследии его школы. В связи с вышесказанным представляется необходимым определение места, значения и креативного функционирования парадокса в метафизической вариантности учения немецкого богослова в связи со структурно-концептуальным исследованием философского направления средневековья - немецкой мистики.
Часто используемый в мистической богословской литературе парадокс, как правило, не применяется в традиционных формах философии, прибегающей к рационально-дискурсивной методологии. В свою очередь, мистическая форма постижения мира, и в частности трансперсональная Метафизика Иоганна Экхарта, обращённая к трансцендентной сущности через гностико-интуитивный интровертно-духовный опыт, часто прибегает к парадоксу, способному в максимальном приближении выразить адекватность сверхрациональной сущности.
Так сущность парадокса можно выразить только парадоксально - это Способ выражения невыразимости сверхсознательной сферы чистого Духа, Абсолютной истины, «которая присутствует и в то же время отсутствует, близка и в тоже время далека» . Парадокс не в состоянии дискурсивно выразить трансцендентное, он лишь стремится передать отношение к нему, определяя не сам объект, ибо в мистико-экстатическом единении объект отсутствует, равно как и субъект, а интровертное впечатление, состояние целостности, невыразимое в силу ограниченности логико-рациональной компонентой понятийных форм. B.C. Библер, понимая философскую логику как логику культуры, даёт определение парадокса как сверхпонятийной категории мышления: «Парадокс есть всеобщая логическая. -форма воспроизведения и обоснования в понятии, в логике - внепонятийности, ВНелогичности бытия, все более всестороннее несводимого к понятию». Гак парадокс манифестирует фундаментальную иррациональность бытия, Воспроизведенную рационально. При этом В.С.Библер приходит к выводу, что для обоснования логики необходимо выйти за пределы этой логики .
Антиномичность мышления через противопоставление отвергает в парадоксе любые формы утверждения, через снятие бинарности обретая новое ІНание вне дискурса, аналитически дробящего представления о мире. П.А. Флоренский считает возможным преодоление антиномичности разума, который «дроблён и расколот» через гармонизацию человеческого и божественного, что в рамках логического мышления уже парадоксально. Такова позиция о.П.А.Флоренского в отношении согласования троичности с логикой. Положение «Троица в Единице и Единица в Троице для рассудка ничего не означает» . Б.В. Раушинбах оценивает его позицию так: «Он считает это положение антиномичным (противоречивым по форме) и не видит н этом ничего плохого, считая, что это противоречие и не надо снимать, а надо преодолевать его подвигом веры. Антиномичность становится здесь своеобразной неизбежностью, по мысли о.Павла Флоренского» .
Таким образом, сфера применения парадокса находится за пределами рационально-логического мышления, то есть функционально выносится зі. предметную область теоретизированной системности. Разум, одевая в понятия истину, ограничивает её, отбрасывая за сферу своего внимания всё, что ж поддаётся дискурсивному определению. Интересно, что энциклопедические определения парадокса содержат в себе оговорки, опосредованным образов утверждающие возможность обретения истины через парадокс, рассматривав его в системности формальной логики. «Парадокс логический - положение которое сначала ещё не является очевидным, однако, вопреки ожиданиям выражает истину» . Эта истина находит возможность признания только за пределами базовых «внутренне-теоретических правил в их сверхпредметном использовании» . Так представлена философская (логическая) разновидность парадокса, отправной точкой которого есть логике рациональная закономерность. Философский парадокс разрушает привычное, узаконенное логикой понимание, порождая дискуссию с рациональным.
В сверхприродном духовном опыте откровения удаётся преодолеть то, что разуму кажется абсурдным; мышление капитулирует, прорываясь через законы логики. Парадокс как выражение духовного приобретает статус теологической категории. Для верующего человека парадокс приобретает форму ортодоксии Но и здесь в сфере догматико-схоластической приоритетности, где догма и іде ї рационально-системного оправдания, парадоксальность выходит за рамки религиозного опыта. Парадокс как противоречие земного и религиозного знания, мнения мира и содержания веры, логико-рационального и интуитивно экстатического в какой-то мере ближе к теологической, чем философской методологии. Хотя наибольшее применение эта специфика, как стилистического выражения, так и формы проникновения в сущностное находит в мистической разновидности парадоксальности.
В мистическом парадоксе тайна веры не противоречит разуму. Онп сверхразумна. Парадокс лишь расширяет пространство как для веры, так и для разума, продуцируя максимальное выражение невыразимого в холономных формах мистического миропонимания. Парадокс характерен для языка тех, кто обладает духовным видением, мистическим ощущением высшего единства
Во всех трёх представленных разновидностях реализации парадокса (философский, религиозный и мистический), существующих на условиях взаимодополняемости, решающим инструментарием постижения является стремление трактовать истину путём несовместимости противоположностей Между тем парадоксы лишь кажущиеся рациональному мышлению противоречия. Стоит лишь, преодолев внешнюю субъективность в виде самостной фиксации, выйти в трансперсональное состояние целостного мировосприятия, как противоречие исчезает, трансформируясь во взаимодополняемые компоненты ассоциативной рефлексии интровертно- трансцендентной природы, в которых парадоксальные утверждения лишь побуждают сознание выйти за границы логико-рациональной обусловленности Так парадокс применим к неизъяснимому и непостижимому, дизъюнктивный путь к которому лишь вскрывает возможность преображения, обретения нового миропонимания, расширения сознания, выходящего за рамки логико- рациональной и прагматично-целевой обусловленности.
Так всё, что принадлежит миру трансцендентного, есть факты, которые нельзя познать при помощи эмпирического или рационального опыта. Они поддаются описанию в форме парадокса, который лишён прагматической цели в процессе постижения, ибо в духовной жизни всякая целеустремлённость исчезает в виду трансперсонального преодоления самостной фиксации субъективности. Если рациональный тип познания всегда имеет цель как Мотивированную прагматизмом, так и зафиксированную субъект-объектной Направленностью процесса познания, то парадоксальная форма постижения истины всегда бесцельна, ибо происходит снятие как мотивированной фиксации, так и субъект-объектных противоположений в силу мистической Природы устремления к холономному единству. Каждая попытка разума Определить для себя цель и приблизиться к ней формирует ограниченность Понятия, которое в силу фрагментарности и односторонности знания не несёт Сущности глубины. В этой связи индийский мыслитель XX века Дж. Кришнамурти, провозгласивший основным лозунгом понимания истины «свободу от известного», утверждает: «Пока нет направленности, вы Охватываете всё целиком» . Целеустремленный поиск рационального Мышления конкретизирует предмет познания. Парадокс в силу размытости Предмета поиска, как ускользающего от рациональной фиксации и отказа от Конкретизированной целенаправленности в силу всеохватывающей целостности самого процесса единения преодолевает целевую ограниченность. При этом отсутствие направленного поиска не означает инерцию или бездеятельность, а лишь изменяет качество и смысловую наполненность целостной интенции сознания, обращённого к духовно-трансцендентному.
Так изложение в виде парадокса, часто используемое именно в религиозной философии, по мнению С. Кьеркегора, способно выразить сущность религиозных отношений. При этом теология, стремящаяся к рационализации откровенных истин, пытается уйти от противоречий, лежащих а основе понимания сущности мира через парадокс. Ибо парадокс, обращаясь к духовно-трансцендентному, не соответствует логико-доказательному Объяснению мира. В нём отсутствует определяющее для рационалистической Системы тождество бытия и мышления, а постижение трансцендентно- духовного чистым мышлением не ограничивается. В этой связи, справедливо Отмечает Н. Бердяев: «Духовность не допускает рационализации, она по ту Сторону рационализированного сознания» .
Методологически парадокс следует определять не в антиномическом противопоставлении формально-логическому мышлению, как нечто «противоречащее здравому смыслу» , а как иную нерациональную Плоскость выявления истины путём критического напряжения смысловых Противоположностей, что способствует обнаружению глубины максимального Приближения к целостному впечатлению о трансцендентном.
Именно поэтому сфера Духа как предметное пространство трансперсональной метафизики Мастера Экхарта в своём максимальном приближении к адекватности духовного опыта и находит возможность семантической манифестации через парадокс. В богословских текстах Экхартп парадокс используется не с целью передать информацию, а с целью вызвать определённое переживание, способное натолкнуть на представление оГ» иррациональном, максимально приближенном к трансцендентному.
Парадокс в богословском творчестве Мастера Экхарта как попытки выразить невыразимый опыт духовного миропонимания выражается не языком понятий, а «языком любви», проявляя мистико-экстатическую сферу духовного поиска. Понятие, подчинённое закону тождества не терпи і парадокса, отвергающего бинарную оппозиционность и дискретності, мышления. Природа парадокса исключает в своей сущности противополаганиг в силу созерцательности целостного или максимального приближения к нему.
Именно поэтому, основываясь на абсурдном, с точки зрения формальной логики, противопоставлении несовместимых по смыслу и прямопротивоположных понятиях, парадокс в учении Экхарта, способствуеі созданию критического напряжения мышления, способного вырваться ич формализовано - ограниченных возможностей логико-теоретической системности и расширить сознание до смыслового восприятия созерцательных образов.

Избегая аналогий с земными образами, немецкие мистики использую і принцип парадокса, в котором синтетическое совмещение противоположностей открывает сверхрациональное понимание трансцендентного состояния в виде образа «звучащей тишины», «бездонной глубины», «сверкающей темноты» как состояний внутренней отрешённости, абсолютной отчуждённости трансцендентной основы души. Противоречие, лежащее в оснопс парадоксального, обусловлено невыразимостью мистических впечатлений чистого созерцания, где зачастую встречаются противоположения удалённости и близости, темноты и света, глубины и высоты. В парадоксальном взаимопроникновении и снятии обоих понятий формируются представления целостности, соответствующей адекватным переживаниям трансцендентного опыта. Так у Экхарта можно встретить противопоставления, несущие в своей образности потенциальную необходимость аналитического домысливания. К примеру: «Глубокая, но сверкающая тьма» . Или у Сузо «Сияющая тьма» . В этом парадоксе образ глубины подразумевает темноту, которой противопоставляется внутренне парадоксальный образ «сверкающей тьмы» Так парадокс абсолютного контраста и вместе с тем полного взаимопроникновения смысловых противоположностей способен приблизить понимание иррациональной сути Божественной праосновы «куда не заглядывало никакое различие» , то есть дискурсивная дифференциация Сам метод противопоставления лежит в основе мистико-религиозного миропонимания немецких богословов, согласно которому, Дух обнаруживаеі себя через противополагание Себе. «Дух не действует без противоположения и границы, - пишет Н.Бердяев, - Негативное есть момент позитивного Абсолютный Дух делает себе противоположное, зло прёодолённым моментом самого себя» . По сути, парадокс как метод и форма выражении вскрывает онтологический принцип противопоставления как условия диалектического развития трансцендентного и имманентного, как сущность геогоничеСкого процесса в виде исхождения Божественности из Себя в «Своё иное». Парадоксом совмещения контраста и взаимопроникновения определяется и внутренняя диалогичность духовно-онтологической картины в метафизике Экхарта, в которой противопоставление есть способ выявления единой сущности невыразимой праосновы. Парадокс путём снятия логико- формальных противопоставлений позволяет ощутить метаонтологичность мировой праосновы как сверхсистемного или внесистемного формирования реальности, чистой трансцендентной Духовности или Божественности - состояния внепространственно-временных измерений и объект-субъектных отношений.
Приближение к созерцательному представлению духовного опыта трансперсонального переживания как порождающего противоположения и разрешающего их на иррационально-интуитивном уровне, парадокс Представляется возможным через апофатический метод преодоления диалектического двуединства трансцендентно-имманентной природы духовного. При этом язык отрицания в метафизике Иоганна Эехарта через парадоксальный отказ от бинарных оппозиций, в силу недостаточной выразительности как одного, так и другого понятия, приводит не к полному отвержению чего бы то ни было или исчезновению представления вообще, а к смысловому и сущностному преобразованию сознания креативного образца, выходящего за рамки рационально-логической системности. Впечатление о Непродуктивности парадоксальной апофатики возникает только в рамках обыденного сознания, пытающегося обратиться к сверхчувственным образам, через чувственно-эмпирические земные ассоциации с пустотой, тьмой, покоем как физическими явлениями. Использование же взаимоотрицаний в парадоксе относительно трансцендентальных состояний и трансцендентных образов формирует о них представление не как о безжизненном He-бытии в виде номинального отсутствия чего-либо, а об истинном бытии непроявленной реальности, путь к которой лежит через отрицание фрагментарных понятий, ограничивающих иррационально-экстатические образы. Через отрицание противоположностей положительных образов Экхарт передает трансцендентальные состояния, открывающиеся ему в мистическом опыте, которые становятся основой философских представлений, расширяющих содержание традиционно-схоластической рационализации теологических учений. Таким образом, парадокс в учении Экхарта имплицитно содержит в себе апофатический метод, уходящий своими истоками в учение Псевдо- Дионисия и являющийся характерной чертой трансцендентальной философии и трансперсональной метафизики.
Онтологическая обусловленность парадоксального мышления заключается в предложенном Иоганном Экхартом представлении о Божественности (Gottheit). Парадоксальность единства- трансцендентного и имманентного объясняется через представленное Мастером разделение бытья па
Божественность и Бога, в виде заявление о том, что «Божественность и Бог не одно и тоже» . Н. Бердяев представляет различение Божественности и Бога в метафизике немецких богословов «как основную интуицию германской мистики и германской метафизики» . И, хотя богословские работы Экхарта, особенно немецкого периода, вследствие отсутствия строгой системности и иррационально-интуитивистской основы миропредставления является сверхонтологичной, попытка спекулятивно-рефлексивного выражение онто-представлений в творчестве Мастера Экхарта и его последователей представляется возможной через парадоксальность манифестаций мышления.
Вследствии антиномично представленных образов Божественность (Gottheit) получает возможность выражения рационально-неуловимого трансцендентного дотринитарного состояния. При этом парадокс заключается в индетерминированности его сущности, которая одновременно является детерминантным принципом, реализованным во вневременном состоянии триединства. Преодолев интеллектуализм античного принципа
философствования, Экхарт через парадокс приближает предмет метафизики к иррациональной первооснове мира путём отказа от апелляции к понятиям и попыткой вызвать в сознании парадоксальным способом мышления пространственно-временной образ трансцендентной Божественности. «Внемли чуду! - призывает Мастер Экхарт, - не чудо ли стоять вне и внутри, охватывать и быть охваченным: это есть совершенство, где Дух пребывает в покое, соединённый со сладчайшей вечностью» .
Путь апофатического отрицания, каких бы то ни было антиномичных понятий, приводит трансперсональную метафизику к новому качеству мета- онтологической основы мира, лишённой детерминирующей функции системной упорядоченности, свойственной рационально-теоретическим онто- пред ставленням.
Путём парадокса «Истекаемая бесконечность» в метафизике Экхарта выявляется ещё одно новое качество превопричины мира. В отличии от античной и тео лого-схоластической онтологии, которая опиралась на субстанциональное понятие первоосновы, Экхарт утверждает Божественность как некий потенциальный принцип целостности в виде динамической природы Бога. Божественность не может творить мир, ибо к нему не применимо никакое движение в силу трансцендентного внепространственно-временного качества. Бог и триединая троица появляются уже из Божественности и опосредованно реализуют её динамическую потенцию. Парадокс заключается в совмещении антиномий движение-состояние, субстанция - динамика, разрешение которого в иррациональных интуициях расширяет сознание до понимания сверхкачественности состояния Абсолютного Духа.
Парадоксально представлено и понимание триединства христианской Троицы, совмещающее в себе и единовременное единство и процессуальную ипостасность. Так И. Сузо, ученик и последователь Экхарта, наименьшим образом из всех немецких мистиков склонный к спекулятивному изложению духовного опыта, выражает через парадокс антиномий единство-ипостасии іринсперсональное состояние всеобъемлющего трансцендентного Абсолюта в ниде «Сверхчувственного «Где», в котором содержится и вопрос, и v гверждение, и апелляция к сверхчувственному, а следовательно - «« пространственному, и к зафиксированному пространственной дизъюнкцией месту положения, которое абсурдно искать конкретно-целевым способом. Сам парадокс заключается в понимании «Где» не как направления или места, а как процессуально-динамического состояния, отрицающего устойчивую убстанциональность праосновы мирового начала . При этом для понимания природы Абсолюта используется парадокс антиномичности идеи іринитаризма как «невозможность выразить в словах, каким образом Троица и»ть единое и Троица в Единстве природы есть единое, и в то же время Троица щюисходит из Единства» .
Основная онто-проблематика учения немецких мистиков в виде единого уществования трансцендентного и имманентного, ускользающая от логико- |щциональной фиксации, поддаётся пониманию через парадокс. При помощи парадокса формируется, отличное от рационально-аналитической ступенчато- последовательной структуры бытия динамически-голографическое
представление о нём, исходящее из холономно-экстатического акта ірвисперсонального видения Единства. Для парадоксально изложенной онто- мртины Мастера Экхарта свойственна текучесть в виде относительности іраниц между конечным и бесконечным, что способствует трмонизированному представлению о схваченном в едином акте, процессе мчвтия (принцип триединства) и творения мира (транспонирование этого принципа на закономерности сотворённого). В парадоксальной метафизике іккарта «творение в качестве вытекающего охватывает существующее, при ом скрывая своё существование в бесконечном» . Так Экхарт, ииполняя жизнью схоластические догматы, представляет через парадокс оивчного и бесконечного драматическую подвижность бытия в виде мвимодополнения трансцендентного и имманентного, как текучести начала и »|)ИЦа, устремлённых друг к другу в самой себе Божественности, которая нановиться и источником и устьем всякого излияния. «Я тоже говорил о шрвом начале и о последнем конце, - утверждает Мастер Экхарт. - Отец - это немало Божественности, когда он осознаёт себя самого в себе и вечное слово нитвётся в Боге, и Святой Дух течёт в обоих, оставаясь внутри» . Так «раженный через парадокс триединства принцип рождения и возвращения к нвва пронизывает всю онто-структуру в учении немецкого богослова. Зачавшее "ЙМО себя единство является внутренней жизнью Троицы. «Бытие бурлит в пібв, течёт и перекатывается в себе и на себя, - говорит Мастер Экхарт, - это "ИМачает в нём была жизнь, ибо жизнь означает вид переполнения, посредничеством которого что-то набухает само в себе и сначала полностью "«МО в себя изливается, каждая частичка проникает сама в себя, прежде чем мни изольётся и перельётся» .
Зачавшее «само себя Единство» является внутренней жизнью Троицы. " И цовство есть одновременно Сыновство, ибо Отец со всеми своими качествами переходит в Сына. Так Экхарт определяет Божественное бытие как постижение - ибо Бог, перейдя целиком в Сыновство, познаёт самого себя При этом «Бог не познаёт, поскольку существует, он существует, ПОСКОЛЬК} познаёт» [И, 79]. Так познание Бога стоит над бытием как основа бытия, как принцип самопознание своей целостности через безвременное триединство. «И если должен родить Отец - вещает Экхарт, - единородного Сына, то должен родить свою картину, оставаясь в самом себе, по той причине что картина, которая была в нём вечно, это его форма, остающаяся в нём самом. Картина имела первое начало из природы и притягивает к себе всё, что природа и существо может сотворить, и природа изливается в картину и всё же остаётся полностью сама в себе» .
Парадокс заключается в интерпретации зачатия бытия в виде Сына (Слова), отображающего все качества Отца, не являющегося уже Отцом, но несущим безраздельно и целостно его природу, что обеспечивает постоянное возвращение в первоначало посредством Святого Духа, как целостного и единого выражения любви Отца-Сына. «... и его рождение - это нахождение внутри, а его нахождение внутри - это его рождение. Всё остаётся единым, что бурлит само в себе» . Так парадоксальный язык мистики, преодолевая схоластическую статичность, разделяющую единство антитезами, используется для установления идентичности внутренних взаимодвижений единоцелостного бытия Божественности.
Путём парадокса Экхарт выражает мистико-интуитивное понимание разделения Троицы вне временной процессу ал ьности, понимая чистое бытие как латентно-актуальную реальность в виде «Нерождённости рождённого» как «тьму», которая, не смотря на свою непроявленность, в то же время «высвечивается» и в которой «рождая Отец познаёт самого себя». Так, антиномично отвергая однозначность утверждений, как неизменности состояния Божественной праосновы, так и временную динамику имманентного ей принципа тринитарного процесса, немецкий мистик представляет образы истинного Бытия и Небытия, в которых Абсолютный Дух - Божественность, не является ни субстанцией, ни Бытием, ибо Бытие основывающееся на субстанциональности. Тогда как Небытие есть потенция перманентного существования Бытия. Онтологические антиномии подобного рода как Бытие и Небытие способствуют выявлению интуиции третьего, дискурсивно не обозначенного, но выражающего, исходя из парадоксального апофатизма как Бытия, так и Небытия, единое и целостное представление о Сущности Боготворимого мира.
Для возможности целостно воспринимать непостижимость абсолютного Единства Божественного и используется парадоксальное слияние как снятие антитез конечного и бесконечного. «Сын есть вечное произведение Отца, говорит Экхарт, - Он рождает его вечным личностным и всё же остаётся в нём существовать. Сын - это река, вечно текущая от Отца к личности и остающаяся внутри сущности» . Противоположность «внешнего» и «внутреннего» процесса зачатия преодолевается перманентной парадоксальностью, чтобы снять с процесса познания абсолютного единства любую тень различения
Экхарт утверждает: «Отец разговаривал с Сыном, не говоря, и всё же оставался и Нём. Я тоже сказал себе: выход Бога есть Его вход» [И, 36]. Так иысказывание о произнесённом Отцом слове теряет всякую аналогию со словом человеческим, которое устанавливает различения множественности в противовес Единству. Вечное слово у Экхарта «бессловно» и является «бесловным словом бездонной глубины Божественной природы, так как слово в Сімом себе никогда не достигает дна» . Но чем больше Экхарт пытается утвердиться в непроизносимости слова, так как в «начале всех начал» |11, 13] он ищёт совершенство бессловного слова, тем больше «вечное происходящее» пропитывается беззвучной тишиной «непроисходящего» [И, 13]. Экхарт не отрицает зачатия, так как непроисходящее должно иметь наполнение - в виде происходящего, но зачатие в виде вечного тринитара интерпретируется как бесконечная и вечная первопричина в виде «рождения рождающего». Метафизическая парадоксальность приводит Экхарта к динамической онтологии, опираясь на которую его последователи Таулер, Сузо, Рюйсбрук в своих учения развивают антропософскую проблематику, отказавшись от схоластической трёхличности через триединство к единству чистой бесконечности первопричины. Рождение Сына понимается ими как нахождение внутри Божественности. Его нахождение внутри - Его рождение. «Всё является одним, что бурлит в самом себе» . В этом контексте антропологический аспект учения Экхарта, отказавшегося от рациональной фиксации значимости Я, исключает человека из единосущностной целостности картины мира. Через парадоксальное понимание сущности человека как (остающегося внутри вытекания», позволяет через мистико-интроветный опыт продуцировать новый смыл человеческого существования как сотворца божественного Единства.
Исходя из онтологических антиномий, выраженных парадоксальным методом, Мастер Экхарт представляет контроверзу пассивности и активности, Которая вскрывает как двуединство онтосуществования, так и один из знаковых цлючевых принципов антропософской проблемы трансперсональной метафизики ннемецкого богослова. Проблема соотношения созерцания и ІІОінания, пассивного и активного пересматривается Мастером Экхартом и его последователями в новом, по сравнению с античной и теолого-схоластической философией, концептуальном значении.
Абсолютное спокойствие и тишина созерцательности, достигаемая путём їмсшего отрешения, представляется как состояние высшей активности, шиболынего напряжения душевных и духовных сил индивида вследствии шубинной интроверсии к трансцендентной праоснове. «Обретение Бога, - іоіорит Рюйбрук, - подразумевает и требует активной любви. Тот, кто мыслит И чувствует по-иному, обманывает себя. Жизнь в Боге, какова бы она ни была, иКружена блаженством. Жизнь в нас самих, какова бы она ни была, проникнута активной любовью. И хотя мы живём всецело в самих себе и всецело в Боге, MAIlia жизнь едина; однако она двойственна в соответствии с нашими представлениями - богата и скудна, совершенна и несовершенна, активна и Массивна» . Парадокс антиномий активности и пассивности, представленный Рюйсбруком, позволяет различить истинное представление о подлинно активном покое от тривиального квиетизма, в виде буквального понимания намеренного угнетения каких бы то ни было устремлений воли. Духовная активность созерцательности в виде парадоксального понятия мистической смерти, как вершины активной безздеятельности, образно представлена Экхартом в эвристической трактовке Евангелиевской теософемы о «Нищете Духом», где антиномичность НЕ (не иметь, не волить, не знать) приводит к апофатическому отрицанию НИ, ведущему к обретению всеобъемлющей целостности Божественного. Рюйсбрук в связи с этим говорит: «Бог, в соответствии с личностями, есть Вечное Деяние, но в соответствии с Сущностью и Её непрерывным пребыванием Он есть вечный покой» .
Антиномичность парадокса активного и пассивного ярко представлена в притче Экхарта о Марте и Марии, в которой «Марта была так сущностна, что её ремесло ей не мешало; деяние и ремесло ей не мешало; деяние и ремесло вело её к высшему блаженству.» [И, 125]. Созерцательная и внешне пассивная Мария при внутренней активности духа представляла социально пассивный образ в сравнении с активно служащей Христу Марией. Так Экхарт представляет антропологический парадокс совершенствования индивидуальности путём отказа от Я, который заключается не в подавлении активности жизни, а в активном излиянии интровертных качеств духовного мира. Парадокс мистической антропологии в виде сопоставления Я и Не-Я не поддаётся рациональному пониманию, которое стремить описать сверхчувственную жизнь с точки зрения обычного сознания, для которого интровертная активность представляется преступной пассивностью.
Так принцип парадокса, открывающий для абстрактно-теоретического мышления расширенное понимание сущности антропоса и истинного его предназначения в виде внутренне-духовной активности при выявлении смыслов взаимоотношений человеческого и Божественного. В этой связи Н.Бердяев утверждает, что «Отношения между Богом и Миром - есть парадокс. ... Мысль беспомощна перед тайной отношений между человеком и Богом, раскрывающейся в мистическом опыте» .
Этот парадокс совмещения Божественности и мира, Бога и человека порождает парадокс индивидуально-всеобщего, личностно-социального. Благодаря контроверзе и взаимопроникновению этих антиномий в трансперсональной метафизике Мастера Экхарта открывается эвристичностью духовного пути в эволюции человека не в квиетистской оторванности от всего социального, а в качественном духовном обогащении его. Духовно совершенствующийся человек, используя трансцендентный опыт теозиса (обожения), формирует качественно новые ценности социального бытия.
В связи с этим формируется принцип противоположения добра и зла, которые являются взаимодополняющими и взаимообуславливаемыми антиномиями социальной бытийственности. В парадоксальном сопоставлении, основанном на этих ключевых этических антиномиях, представленных в учении Мастера Экхарта имплицитно присутствует идея Ф.Ницше о возможности преодоления вечных онто-этических бинарностей - «по ту сторону добра и зла». Антиномичность парадокса порождает целостное представление о высшей ценности нового сверхдискретного понимания духовного Блага, как нормы духовной жизни, в которой в силу совершенства отсутствует оценочные дефиниции, необходимые лишь прагматично-целевому сознанию в среде иллюзорной социо-коньюктурной активности.
Так парадокс в философско-богословском творчестве Мастера Экхарта, кок категория выражения трансцендентно-духовного, представляет нерациональную плоскость поиска истины. Наряду с философским и религиозным парадоксом наиболее адекватное применение в метафизике немецкого богослова находит его мистическая разновидность, направленная на целостное миропонимание. Парадокс через антиномичную бинарность способствует обострению дискуссии с рациональным, побуждая развитие сознания за рамками логико-рациональной обусловленности в ассоциативной рефлексии интровертно-трансцендентной природы. Парадокс, отталкиваясь от форм логического теоретизирования, обращается к иррационально- трансцендентному, вследствие чего представляет собой наиболее приемлемую форму изложения основ спекулятивной мистики.
В силу вышеназванных возможностей, парадокс в философском наследии Иоганна Экхарта и его школы выполняет следующие функции:

• Парадокс выступает как онто-категория диалектического развития трансцендентного и имманентного, выражая сущность теогонического Процесса в виде внутренней диалогичности;
• Через снятие логико-формальных противоречий парадокс позволяет выразить мета-онтологичность мировой праосновы как внесистемного формирования реальности в виде чистой трансцендентной Духовности, преодолевающей детерминирующую функцию;
• Парадокс является определяющим конструктом апофатического метода, способствующего через отрицание бинарности сущностно-креативному преобразованию понимания трансцендентного;
• Выражая процессуально-динамическое состояние трансцендентной праосновы через отрицание, свойственной умозрительной метафизике устойчиво-статичной субстанциональности, парадокс утверждает качество подвижности бытия тринитарной вневременной процессуальное™;
• Парадоксальная антиномичность пассивного и активного позволяет сформировать антропо-креативный подход к пониманию подлинно-деятельной активности интровертно-концентрированной направленности развития индивида, формируя качественно новые ценности социального бытия.

В. А. Кушелев

ФИЛОСОФСКОЕ РЕШЕНИЕ ПАРОДОКСА ВРЕМЕНИ И НОВАЯ КОНЦЕПЦИЯ МЕТАФИЗИКИ

Парадокс времени рассматривается как парадокс метафизики первоначал (бытие и небытие). Основанием философской антропологии выступает симметрия отношения, которая придает антропологии характер статики социальной реальности. Социальная философия выступает в роли науки, изучающей динамику обратимых процессов.

В конце XIX века в физике разразился кризис, причиной которого стали новые открытия в ней. Его преодоление привело к созданию новых теорий: квантовой механики и теории относительности. В методологическом плане революция в физике сопровождалась отказом от прежних традиций. Прежде всего, это проявилось в том, что наряду с динамическим описанием природных явлений появилось и термодинамическое их описание. Следовательно, динамика утратила роль «модели человеческой рациональности», ибо она неявно постулировала эквивалентность между прошлым и будущим, а соответственно, и эквивалентность «причин и следствий»1.

Существовавшее до сих пор вневременное описание физических явлений исходило из принципа достаточного основания Лейбница: эквивалентность

«причин» и «следствий» носила характер, предустановленный гармонией.

Следствием такого подхода стало исключение времени из описания реальности и отрицание развития в мире физических явлений. И только начиная с Больцмана, как отмечалось в работе И. Пригожина,

Н. Стенгера1, с его Н-теоремы возникает осознанная попытка интерпретировать физические явления в терминах термодинамики, когда рост энтропии стал рассматриваться как процесс постепенного исчезновения причины, ее растворение в производимых ею следствиях2.

Несколько раньше, то есть с середины того же XIX века, обнаружился кризис и в философии, который также сопровождался ломкой традиций, прежде всего - отказом от метафизической проблематики. Истоки этого кризиса были теми же, что и в физике: ограниченность методологии исследования динамической моделью рациональности, которая опиралась на ту же эквивалентность «причин» и «следствий», а следовательно, на эквивалентность прошлого и будущего времени. Получалось, что трагическому парадоксу в физике, когда Больцман пытался привнести в понимание природы время как основополагающую характеристику, стремясь одновременно придать необратимости динамический смысл, предшествовал столь же трагический парадокс в философии, когда Гегель пытался ввести категорию «становления» в натурфило-

софию, прибегая к услугам все той же динамики. Чтобы убедиться в правоте этого утверждения, достаточно обратиться к его определению первоначал: «Чистое бытие и чистое ничто есть, следовательно, одно и то же. Истина - это не бытие и не ничто, она состоит в том, что бытие не переходит, а перешло в ничто, и ничто не переходит, а перешло в бытие. Но точно так же истина не есть их неразличенность, она состоит в том, что они не одно и то же, что они абсолютно различны, но также нераздельны и неразделимы и что каждая из них непосредственно исчезает в своей проти-воположности»3.

Чистое бытие, таким образом, непосредственно исчезает в ничто, как и ничто столь же непосредственно исчезает в чистом бытии. Тем самым Гегель, как впоследствии и Больцман, постулирует эквивалентность первоначал, исключая возможность введения времени как основополагающей характеристики развития. Это утверждение побудило Гегеля сделать парадоксальный вывод о природе отношения ничто и чистого бытия: «Их истина есть, следовательно, движение непосредственного исчезновения одного в другом: становление»4. Такое определение становления апеллировало к признанию эквивалентности прошлого и будущего времени и тем самым исключало необратимость, а следовательно, и однонаправленность времени.

Между тем, именно XIX век, а затем и XX, с их революциями, в большей мере тяготели к объяснению развития скорее как необратимого процесса, чем как динамического. Неудивительно, что метафизический схематизм философии Гегеля оказался далек, прежде всего, от возможности решать проблемы общественного развития. Стремление приблизить философию к реалиям конкретного исторического момента, однако, вылилось в попытку приобщить ее к эталонам рациональности науки. Такого рода тенденция обнаружилась в работах Л. Фей-

ербаха, К. Маркса, О. Конта, в которых в качестве целей философского исследования ставились вполне конкретные проблемы с той только разницей, что позитивизм при этом апеллировал к чувственному опыту, а марксизм - к революционной практике. В результате этого значимость философии низводилась к роли служанки науки, подобно тому, как в средневековье ей отводилась роль служанки богословия. Эта роль, в лучшем случае, - роль комментатора новых открытий, достигнутых в естествознании. Нет ничего удивительного в том, что, обнаружив несостоятельность философии в отведенном ей неподобающем положении, те же самые творцы ее реконструкции провозгласили затем и ее историческую несостоятельность. Так, М. Шлик заявил, что у метафизики отсутствует реальное содержание, она умерла, и теперь философия должна уступить место науке, как в свое время мифология уступила место философии5.

Очевидно, что такого рода реконструкция философии обернулась для нее утратой своего лица.

Другое новаторство в философии ХХ века - экзистенциализм, напротив, исключил из области своего исследования и опыт, и практику, замкнувшись полностью в сфере бытия сознания. Экзистенция была провозглашена вполне автономной реальностью, которая в принципе недоступна позитивному определению. В силу этого классический язык философии объявлялся устаревшим. Признавалась необходимость новой «аранжировки» языка, так как требовалось не исследовать бытие человека, а «прислушиваться» к нему, не измерять его, а «обнаруживать». Теперь философия принуждалась уже к служению искусству, а бытие человека замыкалось на, своего рода, нарциссизме.

Опоэтизированная философия, так же как и онаученная, в своем стремлении к собственной реконструкции и обновлению вдруг обнаружила свою невостребо-

ванность в современной культуре. Метафизика, по словам М. Хайдеггера, благодаря антропологии обретает такие черты, в которых философия попросту исчеза-ет6. Таким образом, общность этих двух неклассических вариантов - не только в их конечном отрицании самой философии, но и в одновременной ее антропо-логизации. Естественно, такое сужение проблематики философии неизбежно приводило к разрыву с традициями классики, прежде всего, к исключению метафизики как изначального способа философского дискурса. В результате этого системный рационализм уступил место фрагментарному и поверхностному эмпиризму.

Спрашивается, был ли этот бунт современной философии таким уж новым? Ведь еще в античные времена Сократ пытался исключить натурфилософию из предмета исследования философии, поставив во главу угла природу человека, то есть все ту же антропологию. Точно так же Конфуций, отбросив традиционные для китайской культуры верхние и нижние начала архетипа, сосредоточил свое внимание на изучении серединного начала (человека). Вполне резонно предположить, что неклассический этап новейшей философии есть повторение сократовско-конфуцианского бунта, который наблюдался в античные времена и который, как известно, был успешно преодолен Платоном. Такое сопоставление нынешних времен и времен минувших наводит на мысль, что причины кризиса философии не устранены и что само повторение попыток обособления философской антропологии и социальной философии от натурфилософии свидетельствует о том, что до сих пор не найдено такое обоснование, в рамках которого можно было бы судить о системном отношении мира вещей и мира людей. Само предположение о возможности их соподчинения вытекает из факта, согласно которому мир человека не может проявляться раньше, и вне мира вещей. Столь

же неприемлема и попытка объяснить природу человека, выводя ее напрямую из природы физических явлений. Следовательно, необходимо найти более фундаментальные основания философского анализа, исходя из которого можно было бы, во-первых, разработать методологию, охватывающую несколько различных по качеству реальностей; во-вторых, сформулировать на ее основе принцип системности, отличный от системности научного знания. Необходимость в такого рода новациях обусловлена тем, что научная системность определяется пространственно-временной организацией опыта. Следовательно, философская системность должна исходить из времяпро-странственной его организации. Очевидно также и то, что эту задачу невозможно решить без метафизики. Использовать метафизику в прежнем виде, как показала история, невозможно. Исходной посылкой ее реконструкции может служить постулат, согласно которому материя может существовать только в конкретной форме, то есть в форме, имеющей начало и конец во времени. Только в этом случае метафизика может служить основой решения того парадокса времени, который обнаружила, но не решила сама наука.

Парадокс времени как парадокс метафизики

Традиционно рассмотрение природы развития в философии связано с категориями небытия и бытия. Спрашивается, чем, в таком случае, определяется статус небытия, если человек в своей деятельности и в познании имеет дело только с бытием? Является ли категория бытия сугубо философской или неявно служит инструментом решения и проблем естествознания?

С появлением космологических моделей А. Фридмана и с началом формирования космологии как науки о Вселенной к представлениям античных философов о ее пространственной целостности добавилась временная характеристика, со-

гласно которой развитие Вселенной должно быть однонаправленным, то есть в основу ее развития должна быть заложена стрела времени. Новый космологический взгляд на Вселенную означал закрепление за нею статуса конкретной формы материи, из которого вытекал факт ее небытия до возникновения. Таким образом, естествознание допускало факт небытия конкретной формы материи, но по своей природе не могло использовать его, не прибегая к помощи философии.

Действительно, утверждение о неста-ционарности Вселенной означало фактическое признание неэквивалентности отношения между прошлым и будущим, следствием которого являлось признание необратимости в эволюции форм вещества и энергии. Согласно антропному принципу, вытекающему из факта признания нестационарности Вселенной, на одной из стадий этого развития появляется наблюдатель, способный мыслить и избирательно действовать. Получалось, что появление такого исключительного явления, как наблюдатель, должно быть обусловлено особенностями предшествующих этапов формирования Вселенной. Но, с другой стороны, ни в одной из этих предшествующих стадий не встречается ничего родственного или подобного чувственному восприятию или мышлению, то есть свойствам, присущим наблюдателю. В силу этой странности появление человека представало как явление неожиданное и исключительное, наподобие акта творения.

В рамках мысленного эксперимента можно предположить движение вспять во времени от момента возникновения наблюдателя к моменту возникновения самой Вселенной. Особенностью такого мнимого возвращения во времени будет тенденция, в рамках которой все многообразие форм энергии и вещества постепенно будет уменьшаться, а в пределе этой мнимой обратимости окончательно сотрется, образуя, в конце концов, некую

сингулярность. Если такой мыслительный эксперимент будет проводить наблюдатель-физик, то он обнаружит свою неспособность достичь точки сингулярности, так как на подходе к ней он наталкивается на планковские ограничения. Дальше, то есть за пределы планковских величин, представляющих собой границу нашего опыта, и еще дальше, за пределы так называемой сингулярности, может двигаться только наблюдатель-философ.

Он предполагает, что существующая Вселенная, прежде чем проявить свою фактуальность, не существовала. И что, следовательно, для обозначения исходных параметров ее эволюции должны быть две характеристики, а не одна, как в случае с естествознанием. Небытие и бытие, таким образом, образуют исходную, но дуалистическую по своей природе единицу мерности, своего рода, информационный квант первоначального события (01), то есть 1 бит информации, который состоит из двух противоположных характеристик. С одной стороны, начало эволюции может быть представлено как полное отсутствие события, его полная нефактуальность, а с другой - как его наличие, зафиксированное фактуальностью.

Исходя из данного положения, можно символично представить эволюцию Вселенной, во-первых, как последовательность вещественно-энергетических форм:

0, 2, 4, 8, 16, ... , К, ... ,

где 0 - отсутствие каких-либо материальных свойств эволюции нашей Вселенной; 2 - наличие фактуальных

свойств в виде излучения (дуализм частицы и волны); 4 - появление парных (отрицательных и положительных) тяжелых элементов; 8 - появление парных легких элементов; 16 - появление звезд и планет; N - появление наблюдателя.

Во-вторых, эту эволюцию можно представить как последовательность информационного ряда событий:

0,1,1, 1, ... ,К... ,

где 0 - несуществование конкретной Вселенной как информационного события; N - появление наблюдателя.

Все материальные формы события в информационном плане однозначны, так как обладают одним и тем же информационным свойством - фактуальностью, хотя в пределах этой фактуальности они отличаются друг от друга показателями плотности, длины, длительности, температуры и т. п.

Очевидно, что разграничение в информационном ряду идет по (0), означающему небытие, и по (1), означающей бытие. Последовательность в этом ряду форм бытия образует собой непрерывность фактуального проявления эволюции всех форм вещества и энергии. Информационный квант (01), в таком случае, служит изначальным условием интерпретации всех последующих этапов эволюции Вселенной, с помощью которого дублируется изменение всех вещественно-энергетических характеристик материи информационными характеристиками. Для этого информационному ряду следует придать статус информационного поля Вселенной. Фактуальность информационного ряда должна быть раскрыта не только с помощью изменения его пространственных характеристик, но и с помощью соответствующих ему временных. Как уже отмечалось, изначальный факт проявления Вселенной в информационном плане может быть представлен различием двух элементарных составляющих события. С точки зрения диалектики единого и многого, многое, представляющее бытие, не может быть различием меньше двух. В противном случае любое одно обретает статус единого и становится нефактуальным. Ибо единое не может иметь частей, а потому не способно к количественному, то есть эволюционному изменению. Следовательно, само допущение возможности уменьшения различия двух означало бы переход фактуального в нефактуальное, то есть свидетельствовало бы об исчез-

новении материального в идеальном и сопровождалось бы нарушением законов сохранения материи. Требования о минимальности различия двух в начальном событии - это требование, лежащее в основе принципа сохранения информации: информационный квант не может состоять только из одной величины, а потому изначально дуалистичен. Но если начало эволюции фактуального в информационном плане представлено минимальным различием двух, то очевидно, что последующая эволюция информационного ряда может быть представлена только как процесс возрастания этого исходного различия двух. Причем, умножение многого всегда бинарно. Тяжелые и легкие частицы появляются парами с противоположными зарядами, то есть изначальное различие двух в рамках одного события в дальнейшем с каждым очередным информационным квантом сопровождается возрастанием на две новые пары, образуя, соответственно, различие четырех, восьми и т. д. Аналогичный дуализм обнаруживается в эволюции растительных и животных видов. С появлением наблюдателя этот дуализм не исчезает.

Таким образом, информационное поле конечной во времени формы материи символично можно представить так:

0((011), (01111), (011111111), ... , N,... , ((%$

где 0 - небытие, взятое в пределе своего значения и олицетворяющее собой отрицание всех конкретных форм материи (вселенных), смысл которого - «нет Всего»; (011) - начальный квант становления небытия и бытия нашей Вселенной, смысл которого в том, что появление бытия стало границей, отделившей его от собственного небытия; I - бытие, взятое в пределе возрастания разнообразия своих форм, то есть в пределе своего становления.

Именно такого рода философская интерпретация информационного поля Вселенной обнаруживает суть парадокса

времени. Действительно, если информационный ряд, своего рода информационный код развития Вселенной, строится на модификации только двух составляющих

Небытия (0) и бытия (1), - то прежнее представление о времени, сформировавшееся в рамках естественнонаучного подхода и исходящее из опыта, в данном случае неприемлемо, так как оно использует три характеристики времени: прошлое, настоящее и будущее, тогда как временная интерпретация дуализма начал информационного ряда предполагает только две характеристики и, следовательно, одну из трех надо исключить как избыточную. Будем исходить из того, что для материи, имеющей начало и конец своего существования, продвижение процесса становления к пределу характеризуется будущим временем, а изначальная нефактуальность будет рассматриваться как прошлое. Соответственно, избыточной временной характеристикой для интерпретации отношения начал информационного ряда становится настоящее время. Она и подлежит удалению, лишая отношение прошлого и будущего привычного посредника, отделяющего прошлое от будущего. Если исходить из этимологии этого понятия, то настоящее время - это характеристика события «сейчас» в определенной точке пространства «здесь». С одной стороны, термин «сейчас» олицетворяет собой мгновенность события, когда дискретному фрагменту пространства соответствует дискретное время, то есть данный час. Но час времени - это еще далеко не элементарное мгновение, а довольно длительный процесс, предполагающий и довольно протяженное в пространстве «здесь». Предположим, что мы станем уменьшать эталон длительности, соответствующий нашему представлению о настоящем времени с одного часа до минуты. Минута меньше по длительности чем час, а следовательно, начальная граница этой длительности - прошлое и конечная гра-

ница - будущее при этом сблизятся по направлению друг к другу. Процедура сопровождается уменьшением протяженности отрезка, в рамках которого эта минута истекла. Уменьшая настоящее время до интервала секунды, а затем и до интервала планковской величины времени, мы уменьшаем и протяженность пространства события до соответствующей планковской величины, постепенно сводя прошлое и будущее, как говорится, нос к носу. Вместе с тем становится очевидным, что, уменьшая длительность настоящего времени, то есть «сейчас», и протяженность соответствующего ему фрагмента пространства, то есть «здесь», наблюдатель-физик смещается в прошлое к началу эволюции вещественно-энергетических форм материи и останавливается перед планковским пределом дробления времени и пространства.

Наблюдатель-философ продолжает

умозрительно двигаться дальше до тех пор, пока не окажется за точкой сингулярности. И как только это произойдет, тотчас исчезает сам фрагмент длительности и протяженности, а следовательно, и сам факт разграничения прошлого и будущего. Сближаясь таким образом, они сливаются друг с другом в настоящем времени как в абсолютно единой для них характеристике, присутствуя в ней в потенциально-неразличимом виде.

Таким образом, время, вынесенное за пределы начала становления конкретной формы материи, - это настоящее время, которое только в этом случае обретает статус объективной характеристики, исключающей необходимость вводить тот или иной эталон длительности, а прошлое и будущее присутствуют в нем как возможность последующей длительности в момент актуализации события.

Если теперь двигаться в обратном направлении, то начало становления Вселенной во времени следует рассматривать как процесс расщепления объективного настоящего времени на объективное

прошлое и объективное будущее, в котором отношения прошлого и будущего образуют единый квант события. В привычной для естествознания форме эту временную последовательность можно представить так:

во в Ъ ^ 2 ., 1(п-1))) Ъ

Эта формула является выражением космологической стрелы времени и образует своего рода временной код развития Вселенной, где 1 - объективное настоящее время; 10 - объективное прошлое; (11 12, ... , 1 (П-1)) - переменные, характеризующие объективное будущее время становления Вселенной, последовательность которых образует собой термодинамическую стрелу времени; 1п - характеристика отсутствия времени в пределе становления Вселенной, то есть вневременное состояние материи.

Введение представления об информационном поле Вселенной означает признание онтологического статуса за информацией и правомерность философского анализа этой реальности наряду с такими формами материи, как энергия и вещество, которые являются предметом исследования науки. В информационном плане Вселенная в своем становлении предстает как открыто-замкнутая система, открытость которой характеризуется объективным настоящим временем, констатирующим то, что каждая конкретная форма материи, прежде чем возникнуть, отсутствовала в силу ограниченности своей формы. Но так как и другие такие же конкретные формы материи конечны, то объективное настоящее время является абсолютным временным континуумом для всего множества Вселенных. Как конкретная форма материи любая Вселенная, прежде чем возникнуть, должна иметь начальные условия своего возникновения. С другой стороны, как развивающаяся в себе самой, а потому представляющая в своем становлении внутреннюю последовательность своих состояний, устремленных к пределу ста-

новления, любая Вселенная является замкнутой системой, а потому характеризуется термодинамической стрелой времени.

При обнаружении предела своего становления она утрачивает внутреннее время и обретает предельную пространственную определенность, становясь причиной самой себя, но причиной без следствия. При этом начальные условия становления полностью исчерпаны.

Таким образом, философский анализ эволюции Вселенной как конкретной формы материи в отличие от ее естественнонаучного исследования, имеющего дело всего лишь с одним фрагментом информационного поля и опирающегося на принцип: одна реальность - одна истина, исходит из того, что предметом его исследования становятся несколько реальностей, каждой из которых присуща своя истина.

С точки зрения философского подхода, исследование любой конечной формы материи предполагает выделение пяти информационных реальностей:

Информационное антисобытие (I 0), знаменующее собой фазу перехода от предшествующей формы материи к нашей Вселенной, в рамках которого предшествующая форма приобретает статус начальных условий возникновения нашей Вселенной;

Информационное событие (0 I), включающее в себя всю историю становления нашей Вселенной как один-единственный и завершенный акт космологической стрелы времени;

Информационный квант события (011), (01111), ... , характеризующий внутренние этапы становления - фрагменты термодинамической стрелы времени;

Наличие информационного антисобытия (I 0) означает также переход от нашей Вселенной, которая в пределе своего становления превращается из причины самой себя в начальные условия последующей за ней новой конкретной формы материи.

Наконец, мнимое информационное

антисобытие (0 (0 ^Т1) I), выражающее

собой только информационную природу наблюдателя, мимое потому, что изменения природы вещества и энергии вспять не происходит. Изменяется вспять только порядок комбинации набора их отдельных фрагментов, оставаясь всегда внутренней частью события (0 I). Информационная многокачественность материи обнаруживает, таким образом, пять различных по качеству информационных реальностей, где каждая из них является фрагментом единого системного, но уже не пространственного, а временного цикла.

Прежде чем выяснять природу каждой из них, необходимо определить их отношения друг с другом. Исходным методологическим основанием решения этой проблемы может служить только метафизика, способная исследовать то, что лежит за границей физической реальности. Вместе с тем исследование отношений между информационными фрагментами временного цикла придает метафизике предметный характер и открывает для философии свою область исследования, отличную от области исследования науки.

Если предположить, что процедуру изъятия настоящего времени как промежуточного звена между прошлым и будущим предлагает наблюдатель-физик, то возникает неразрешимый вопрос: как разграничить между собой прошлое и будущее время? Для философии эта проблема решается автоматически. Прошлое нефактуально, а потому едино и постоянно, тогда как будущее фактуально и непрерывно в своем изменении. Граница их раздела - это граница размежевания небытия (прошлого) и бытия (будущего).

Для науки прошлое время является всегда характеристикой фактуальной реальности, которой уже нет, но которая когда-то была. Таким образом, для науки прошлое и будущее всегда однозначно

фактуальны. Для философии прошлое время является характеристикой того, чего нет и никогда не было, а будущее - это характеристика того, что непрерывно становится, то есть характеристика нарастания множественности форм факту-альности бытия. В этом однозначно просматривается различие предмета философии и предмета науки. Вот почему возникает целый ряд новых вопросов, которые может прояснить только философия. Действительно, если прошлое является нефактуальным, а будущее - фактуальным, то возникает вопрос: можно ли в традициях науки утверждать, что будущее вытекает из прошлого? С точки зрения философии, прошлое и будущее

Это автономные характеристики различных информационных реальностей. Однако если автономны информационные реальности единого цикла, как и их временные характеристики, то, следовательно, прошлое и будущее не взаимодействуют между собой, а будущее может вытекать из прошлого. Но если прошлое и будущее непосредственно не взаимодействуют между собой, то, спрашивается, как же формируется зависимость между ними?

Прежде всего, следует отметить, что этот вопрос является метафизическим по своей природе, ибо затрагивает проблему отношения единого и многого, на который однозначного ответа в истории философии нет. Так уже Платон указал на три варианта его решения: «. либо все было склонно к смешению, либо ничто, либо одно склонно, а другое нет»7.

«Первые два предположения были найдены невозможными»8, то есть неверно, что единое (прошлое) может перетекать во многое (будущее), а будущее - в прошлое. Неверно и то, что единое (прошлое) не может перетекать во многое (будущее), а многое - в единое, то есть неверен и второй вариант, согласно которому прошлое и будущее полностью автономны и непосредственно не взаимодействуют друг с другом.

«Первые два (предположения), - продолжает Платон, - были найдены невозможными. Следовательно, кто

только желает верно ответить, допустит оставшееся из трех.» А этим третьим предположением и становится утверждение: «одно склонно к смешению, а другое нет.»9. Платон, таким образом, считает правильным тот вариант, когда единое переходит во многое, а многое перейти в единое не может. Формально можно говорить и о четвертом варианте: многое может перейти в единое, а единое во многое не может. Вместе с тем вариант, который выбрал Платон, трудно объясним, ибо единое неизменно, не имеет частей, а потому и нефактуально, то есть идеально. Многое состоит из частей. Оно непрерывно изменяется, фактуализиру-ется. Для того чтобы единое и многое могли переходить друг в друга или только одно из них в другое, необходимо, как справедливо замечает сам Платон, чтобы «. само движение совершенно остановилось бы, а с другой стороны, сам покой бы задвигался, если бы они пришли в соприкосновение друг с другом»10.

Второй вариант решения этого вопроса был предложен атомистами, но при всей своей привлекательности оказался трудным для обоснования. По Левкиппу, небытие существует нисколько не менее, чем бытие, а бытие существует нисколько не более, чем небытие. В этом утверждении содержится признание не только одновременности существования того и другого, но и единственно возможное обоснование их дуализма: небытие и бытие соизмеримы. Небытие не может переходить в бытие, ибо, по утверждению Мелисса: из ничего никогда не может возникнуть нечто. Другими словами, единое никак не может смешиваться со многим, а следовательно, покой никак не может сам придти в движение. Поэтому и будущее никак не может вытекать из прошлого. Но, если это так, то, спрашивается, каким иным способом, кроме взаимодействия, могут быть связаны

прошлое и будущее? Прошлое и будущее, действительно, не взаимодействуют друг с другом. Они соотносятся друг с другом. При объяснении природы отношения первоначальная философия неявно сталкивается с парадоксом метафизики. В чем суть этого парадокса? В силу того, что любая конкретная форма материи имеет начало во времени, ее возникновение обнаруживает границу между бытием и небытием. Но при этом небытие обретает смысл информационной характеристики только с появлением бытия, так как до его проявления оно само отсутствовало. Но с появлением бытия небытие характеризует его как то, что прежде не существовало, то есть не было. Становясь отрицательной характеристикой времени - прошлым, которое в силу своей идеальности обретает статус информационной характеристики, предшествующей бытию, небытие обретает отношение к нему.

Получается, что возникновение конкретной формы бытия порождает его собственное небытие в прошлом. При этом суть метафизического парадокса времени в том, что бытие должно проявить себя первым, а небытие, которое обнаруживается уже как следствие этого акта, попадая во временной ряд, оказывается первым. Бытие же становится вроде бы следствием, вытекающим из небытия как из своей причины.

Таким образом, парадокс первоначал преломляется через парадокс времени. Очевидно, что невозможно разрешить один из них, не разрешив другой. Методологическим основанием разрешения парадокса метафизики, естественно,

должно стать отношение первоначал - небытия и бытия, - а отправной точкой выяснения их природы может служить попытка Парменида классифицировать их конечный набор, который неявно образует своего рода метафизическую метрику для философских изысканий любого направления. Как известно, он предложил три варианта отношения небытия

и бытия: 1) есть бытие и нет небытия, 2) есть и небытие, и бытие, 3) есть небытие и нет бытия. Предлагая эту классификацию, Парменид, возможно, преследовал цель упорядочить все существующие к тому времени направления в философии. Однако нельзя исключать и того, что он пытался тем самым выявить конечный набор всех возможных комбинаций отношения небытия и бытия, так как такого направления, которое признавало бы наличие небытия и отсутствие бытия, тогда не было. Из трех постулатов своей метрики сам Парменид признавал истинным только один - первый: есть бытие и нет небытия. Между тем, именно его метрику отношений бытия и небытия следует считать первым шагом на пути открытия информационной многокачест-венности материи, который он подготовил, но которым сам не воспользовался. Этот второй шаг сделал за него Платон, неявно признав истинность всех трех постулатов метрики Парменида.

Действительно, согласно мнению Платона, философия должна вести речь не об одной реальности, как предлагал Парменид, а сразу о трех: это мир идей, мир вещей и мир материи, где мир идей

Это истинное бытие (первый постулат), мир вещей - это соединение идеи и материи, то есть небытия и бытия (второй постулат), и мир материи - это небытие (третий постулат). Не вдаваясь в содержание предложенной Платоном последовательности данных реальностей, отметим сам факт введения им многока-чественности информационных форм.

С нашей точки зрения, следует говорить не о трех, а о четырех автономных реальностях (пятая реальность - мнимый вариант одной из четырех). Следовательно, метрика Парменида обнаруживает свою неполноту. И, действительно, за всю последующую историю философии никто не обратил внимания на то, что если третий постулат противоположен по смыслу первому, то должен быть и четвертый вариант, логически противо-

положный второму. Если второй постулат утверждает, что есть и небытие, и бытие, то четвертый постулат должен отрицать и то, и другое: нет (и небытия, и бытия).

Попытаемся теперь с помощью этих четырех постулатов метрики Парменида дать метафизическую интерпретацию космологической стрелы времени. Начнем со второго постулата метрики: есть (и небытие, и бытие).

Этот постулат исходит из признания одномоментности проявления небытия и бытия. Тем самым постулируется их дуализм: граница одномоментно рассекает событие зарождения Вселенной на две области - существования и несуществования. Ни одно из этих двух первоначал не может быть ни первым, ни вторым. Не может быть прошлого без будущего и будущего без прошлого. В этом суть дуализма времени. Следовательно, ни один из них не может быть производным от другого. Оба начала автономны и не взаимодействуют друг с другом, а потому не способны и переходить друг в друга. Соответственно, «прошлое» и «будущее» возникают одномоментно. При этом «будущее» не может вытекать из «прошлого», так как «прошлое» не фак-туально и потому не может что-либо порождать или к чему бы то ни было изменяться. Таким образом, небытие обретает статус «прошлого», а бытие - статус «будущего», естественно, не в силу следования одного за другим, то есть не в силу того, что первое предшествует второму, а в силу того их внутреннего содержания, согласно которому небытие - постоянная, нефактуальная характеристика, трактуемая в смысле «не было», а бытие - переменная, фактуальная характеристика, всегда однозначно трактуемая в смысле «есть-бытие».

Кроме того, бытие - это многое, так как оно имеет части, количество которых может изменяться. Но как многое бытие не может быть изначально меньше двух, а следовательно, не способно меняться в сторону уменьшения, поскольку умень-

шение двух до одного означало бы превращение фактуального в нефактуальное, то есть приводило бы к исчезновению материи и сопровождалось бы нарушением всех законов сохранения вещества и энергии. Поэтому стартовое различие двух может только возрастать. Но, возрастая в своем многообразии форм, бытие удаляется от постоянного и неизменного небытия как от своей начальной границы, как от точки отсчета координат своего становления. Само же «есть-бытие», возрастая как многое, не вытекает из прошлого и является единственной временной характеристикой бытия. Поэтому будущее - всегда величина переменная, к тому же, не имеющая длительности. Исходное различие двух, в свою очередь, дробится на различие четырех и поглощается им (вещество и энергия не исчезают, а переходят, согласно законам сохранения, из одних форм в другие полностью или частично). Будущее, таким образом, - как гребень волны, непрерывно катящейся и растекающейся своим различием.

Объективно время отношения прошлого и будущего не длится, а квантуется, образуясь отношением прошлого (не было) и будущего (есть-бытие). Если обнаружилось изначальное различие бытия двух, то в прошлом не было именно этих двух. Если в процессе становления два трансформировались в четыре, то в прошлом не было всех четырех. Стоит заметить при этом, что в прошлом не может не быть трех или пяти, то есть отрицательность прошлого не может быть меньше или больше положительной множественности бытия. Как бы ни возрастало многообразие будущего, прошлое для него всегда едино и соразмерно с ним своей отрицательностью. Ибо отношение прошлого и будущего - это отношение симметрии, это статика, заложенная в динамику квантования времени на всем протяжении становления бытия.

Вслед за вторым постулатом метрики Парменида введем четвертый постулат.

Он выражает эволюцию самого небытия, так как небытие может выступать в двух ипостасях: как начало, наряду с бытием, так и в роли отрицательного предела, содержанием которого становится утверждение: нет (и небытия, и бытия). Действительно, с возникновением конкретной формы материи (Вселенной), имеющей положительную характеристику времени - будущее, тотчас возникает и отрицательная характеристика времени - прошлое.

Вместе с тем, правомерно утверждать, что когда-то отсутствовали и прошлое, и будущее, что означает «нет» и того и другого. Это повторное отрицание 0(01) и является выражением содержания объективного настоящего времени, которое в силу предельной своей отрицательности вбирает в себя объективное прошлое и объективное будущее. Объективное настоящее как предел отрицания первоначал является характеристикой того потенциала времени, который определен для становления конкретной формы материи. Больше того, если материя проявляется только в конкретных формах, то каждая из них имеет свое объективное настоящее время. Вот почему можно говорить об идеальной, то есть отрицательной общности всех конкретных объективных настоящих характеристик времени. Эта общность представляет собой предел отрицательности всех пределов отрицательности становления всех конкретных форм материи «Нет Всего для всех Нет», своего рода информационный полюс идеальности, а потому - это есть тот некий универсальный конструкт философской теории, который, говоря словами Аристотеля, определяет собой наичистейшую из всех форм - время. Метафизическим содержанием этого универсального предела отрицательности является третий постулат метрики Парменида: есть небытие и нет бытия. Он утверждает, что существует объективный, неиссекаемый потенциал бесконечного во времени возникновения и исчез-

новения все новых и новых конкретных форм материи.

Наконец, чтобы раскрыть содержание первого постулата метрики Парменида, необходимо снова вернуться к ее второму постулату, согласно которому прошлое и будущее время как проявление первоначал возникают одномоментно, образуя симметрию отношения друг с другом. В границах этой симметрии, как в рамках однозначной статики, и разворачивается динамика становления бытия. Особенностью бытия, как уже отмечалось, является его множественность и непрерывная изменчивость, а единственной временной характеристикой - будущее. Причем эта множественность изначально должна быть не меньше двух. Условием перехода от статики отношения первоначал к динамике становления эти исходные два должны вступить во взаимодействие друг с другом. Взаимодействие разрушает единственность каждого из них, не позволяя раствориться в нефактуальности, а связь их между собой приводит к образованию пространства. Но бытие, как многое, по определению, не может стать целым, в которое его превращает пространство, так как целое - это свойство единого. Однако следует иметь в виду, что не должно существовать и становление небытия, ибо, по определению, небытие - это единое (целое), не способное иметь части. Однако целое целому рознь. Каждый из пяти фрагментов информационного цикла автономен, а потому каждому из них свойственны и целое, и части, только организованные по-разному.

В тектологии А. Богданова дается определение трем различно организованным комплексам: нейтральному с аддитивным эффектом, когда целое равно сумме своих частей; комплексу с положительным неаддитивным эффектом, когда целое меньше суммы своих частей; комплексу с отрицательным неаддитивным эффектом, когда целое больше суммы своих частей11. Становление небытия

и представляет собой нейтральный комплекс, в котором часть - прошлое - равна целому - настоящему времени в силу их одинаковой нефактуальности. Может быть, поэтому становление идеального предшествует становлению материального, так как, по замечанию Лейбница, идеальное проще материального12.

Если сказать точнее, то становление идеального в рамках антисобытия проявляется как качество без количества. А еще точнее, небытие как одно из первоначал, то есть как элемент (не было) и небытие как предел его становления (нет Всего) равны друг другу. Суть становления идеального в нарушении симметрии первоначал, результатом которого становится асимметрия идеального по отношению к материальному в пользу первого. Вот почему становление бытия нужно рассматривать как его стремление выровнять асимметрию идеального за счет своей собственной асимметрии, которая достигается за счет взаимодействия элементов материального многого между собой, устремленного в своем возрастании к пределу «есть Все». В рамках становления бытия пространство взаимодействий элементов многого представляет собой целое, характеризуемое положительным аддитивным эффектом, при котором целое меньше суммы своих частей. Таким образом, асимметричность бытия сопровождается истончением целого и его полным исчезновением в пределе его становления.

В своем исходном состоянии материальное первоначало - это множество не меньше двух. Связь этих двух между собой образует целое, которое меньше их суммы, так как материальность единого как целого исключается, а материальность пространства двух не может вытекать из идеального единого как целого, в силу того, что идеальное и материальное не взаимодействуют и друг из друга не вытекают. Поэтому положительная неаддитивность целостности пространства двух - это следствие без причины. В

свою очередь, аддитивная целостность идеального первоначала, не имея статуса причины по отношению к нему, выступает в роли начальных условий его возникновения. Но так как в процессе становления первоначальные два расщепляются на четыре, и эти четыре имеют причиной своего появления материальные два, то процесс становления бытия предстает как [следствие (причина-следствие)], то есть предстает как процесс постепенного источения изначальной следственности своего происхождения и столь же постепенного укрепления своей причинной самодостаточности. Бытие само со все большей степенью определенности становится причиной своих следствий за счет дробления изначальной универсальной связи двух и поглощения ее исходного потенциала процессом возрастания многообразия материальных форм, одновременно усиливая автономность каждой из них. Наконец, в пределе становления обнаруживается полное исчерпание влияния его начальных условий, вследствие чего происходит разрыв универсальной связи множества двух, положительная неаддитивность целостности полно -стью поглощается элементарностью, а изначальная следственность становления также полностью исчезает в самопри-чинности бытия. Бытие становится причиной самого себя, но одновременно и причиной без следствия: в силу исчерпания начальных условий в пределе исчерпан и потенциал изначальной следствен-ности, а множество фрагментов, полностью утрачивая связи между собой, трансформируется в состояние, которое можно рассматривать как «мертвый хаос». Бытие становящееся обретает статус чистого бытия, то есть «есть Все», к которому только сейчас становится применимым утверждение Спинозы о том, что материя является причиной самой себя. Если первоначала дуалистичны по своей природе (есть и бытие, и небытие), то пределы монистичны (либо «есть Все», либо «нет Всего»). Одновременность их

проявления абсурдна. Чистое бытие, таким образом, исключает собой предел становления идеальности «нет Всего». Строгая дизъюнкция отношения небытия и бытия в пределах их становления характеризует собой асимметрию, возникающую при переходе от одной конкретной формы материи к другой - условие возникновения информационного антисобытия. Предел «есть Все» является первым постулатом метрики Парменида, а следовательно, соответствует его требованиям: если есть только бытие, то нет ни движения, ни времени, так как будущее время - это переменная храктери-стика, которая исчезает с прекращением движения. Предел «есть Все» обретает статус вневременного бытия.

Но означает ли прерывность в становлении бытия исчезновение времени? И да, и нет. Исчезает время динамики становления, время взаимодествий частей множества, но время статики, время отношения первоначал сохраняется. Меняется только «полярность», а с ней - и направленность: чистое бытие обретает статус прошлого, а небытие - статус будущего. Это означает, что чистое бытие из причины самого себя, но причины без следствия, превращается в начальные условия возникновения Вселенной как новой. Происходит акт «вращения» симметрии, и событие трансформируется в антисобытие. Таким образом, симметрия отношения небытия и бытия определяемая как информационная статика, не возникает и не уничтожается, но, вращаясь, она лишь периодически квантует различие самой направленности времени, перемежая эту смену пульсацией взаимоисключающих пределов: либо «нет Всего», либо «есть Все». В этом суть метафизического принципа сохранения времени.

В пределе становления идеальности (нет Всего) обнаруживается бесконечный потенциал времени, а в пределе становления материального (есть Все) - безграничность материального разнообразия конкретных форм.

В истории философии и науки сформировались четыре концепции времени: субстанциональная, статическая, динамическая и реляционная. Одновременно все это время шла дискуссия о том, какая из них является единственно верной. С точки зрения данного подхода, можно утверждать, что верны все четыре, ибо каждая из них может быть использована для объяснения природы времени, но только для характеристики одной из пяти информационных реальностей, входящих в единый временной цикл. Субстанциональная концепция времени ответственна за объяснение отношения первоначал в рамках становления события (0 I), в основе которого заложена время-простран-ственная форма организации материи. Статическая концепция времени объясняет природу перехода события (0 I) в антисобытие (I 0) в рамках взаимоисключения пределов.

Динамическая концепция времени может быть использована для объяснения начал обратимого процесса, то есть статики социальной реальности. Реляционная концепция объясняет природу перехода от события (необратимости) к мнимому антисобытию (обратимости). Динамическая концепция времени исходит из признания одномоментного наличия всех качественных характеристик времени: будущего, настоящего и прошлого. Область ее применения - сознание и самосознание. Областью применения реляционной концепции времени является социальная деятельность, определяемая пространственно-временной

формой организации опыта.

Об особенностях интерпретации динамической и реляционной концепций времени, используемых для объеяснения природы человека см. в последующих номерах журнала.

ПРИМЕЧАНИЯ

Пригожин И., Стенгерс Н. Время, хаос, квант. М., 1994. С. 29. Там же. С. 31.

Гегель Г. Наука логики. М., 1998. С. 68-69.

Очерки феноменологической философии. СПб., 1997. С. 50. Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1993. С. 156. Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1993. Т. 2. С. 323.

Там же. С. 323.

Богданов А. А. Всеобщая организационная наука. М., 1991. Лейбниц Г. Собр. соч.: В 4 т. М., 1976. Т. 1. С. 408.

PHILOPHICAL SOLUTION OF THE TIME PARADOX:

THE NEW CONCEPTS OF METAPHYSICS.

The paradox of time is regarded as a paradox of metaphysics offundamental principles (existence and non-existence). The foundation of philosophical anthropology is a symmetry of the relation which gives anthropology a character of a static social reality.

Social philosophy is an investigation of the dynamics of retrospective processes.